Второй всадник решил не затруднять себя ответом — вместо этого он сорвал с плеча винтовку и разрядил ее в грудь первому. Тот не успел ни пригнуться, ни отклониться. Пуля угодила ему точно в сердце, и он, охнув, накренился набок. Жеребец под ним заржал. Убийца для верности выпустил еще две пули, благо в обойме «Ли-Энфилд» их имелось пять штук, после чего развернул своего степняка, гикнул и ускакал за холм, откуда перед тем появился.
Стрельба над тихой рассветной пустыней распугала немногочисленное зверье и беспечно плескавших в воздухе крыльями жаворонков. Даже глухие от природы змеи, учуяв всеобщее беспокойство, поторопились уползти восвояси и попрятаться.
А в кишлаке, до которого было не более версты, проснулся усатый человек с сабельным шрамом на щеке. Он спал в одной из комнаток глинобитного дома, который при всей своей убогости хорош тем, что в нем не бывает жарко. Нищие дехкане не знают кроватей, поэтому гостю — а это был именно гость, ибо внешность он имел славянскую, хотя прочно приставший к коже загар свидетельствовал о том, что он под южным солнцем уже давно, — предложили в качестве ложа ватный матрас. Эти матрасы, по-здешнему «курпачи», — вещь универсальная. Ночами на них спят, а днем складывают и используют в качестве сидений, поскольку стульев в бедных домах тоже нет.
Проснувшись, усач сунул руку в нишу, выдолбленную в стене. За неимением шкафов в таких нишах обычно хранится домашняя утварь, но гость положил туда револьвер.
Где-то рядом спешно затопали, отдернулся полог, закрывавший вход в комнатку, и усач в одно движение откатился в угол, выставив перед собой руку с наганом.
— Кто? Стреляю!
— Товарищу Мокрый! — отозвались из полумрака тоненькой фистулой. — То ж я! Не признали?
Вбежавший говорил с мягким малороссийским акцентом. Это был худощавый, если не сказать тщедушный, красноармеец, рукава его гимнастерки напоминали бубенчики, в которых болтались тощие запястья.
— Павлуха? — усач опустил револьвер и прытко поднялся на ноги. — Откуда пальба? Фить!
За это «фить!» он себя ненавидел. Хотя, если рассудить, вины его не было: восемь лет назад в стычке с каппелевцами лишился переднего зуба. Вместо костяного вставили железный, да не вполне удачно, и теперь при выдохе иной раз получался присвист.
— Оттудова! — худыш махнул рукой влево. — Кажись, за солончаками… Три раза бабахнули, и тишина. Прикажете разведать?
— Сам поеду, — усач по фамилии Мокрый, которая никак не вязалась с пустыней, намотал на ноги потные, еще не просохшие с вечера портянки и подтянул к себе сапоги. — Подымай хлопцев.
— Всех?
— Зачем всех? Человек десять. А остальные пущай не дрыхнут, глядят в оба. Фить! Вдруг это отвлекающий маневр? Выманит нас Керим из кишлака, а потом нагрянет сюда со своими живодерами и перережет всех к чертовой бабушке…
В кишлаке квартировала красная полусотня, в ее задачи входило упреждать и пресекать бандитские набеги на мирное население.
Наскоро обувшись и одевшись, Мокрый вышел во двор, уже залитый ярчайшим солнечным расплавом. Подхромал старик — хозяин дома — в полосатом засаленном халате, протянул пиалку с верблюжьим молоком. Мокрый отрицательно мотнул чубатой головой.
— Рахмат, отец. Не сейчас. Дело у нас срочное, — и, поворотясь к набежавшим из соседних дворов бойцам, зычно скомандовал:
— По ко-оням!
Вскорости десять кавалеристов уже рысили через пески. Мокрый ехал первым, одной рукой держал поводья, а второй сжимал наган, вглядываясь в волнистый окоем, ожидая увидеть растянувшихся цепочкой башибузуков. Свет слепил его, он натянул козырек фуражки до самого носа, хотя это серьезно ограничивало видимость. Опасаясь внезапного нападения, сбавил ход, под него подстроились и подчиненные.
— Глядите, товарищу Мокрый! — выкрикнул Павлуха, обладавший орлиным зрением. — Коняка по-за кущами…
Подъехали к растопыренному кусту. Увиденная Павлухой коняка уныло тянулась мордой к шипастым веткам и, уколовшись, нервно отдергивалась. За конякой волочился теперь уже бывший верховой — он застрял одной ступней в стремени, и потому жеребец не мог разъединиться с ним, так и таскал за собой эту бесполезную и безжизненную тяжесть.
Мокрый соскочил с седла, намотал на кулак гриву ахалтекинца.
— Тпру! Откуда ты взялся? Павлуха, глянь, что за субчик там мотыляется. Фить! Может, живой?
Павлуха отцепил перемазанное кровью и песком тело от стремени, перевернул на спину.
— Как есть мертвый, товарищу командир. В трех местах простреленный.