Так что Женька решил рискнуть. Выбрал место, где дорожка, уводившая влево, почти соприкасалась со своим продолжением, идущим вправо, и перешагнул через узенький зазор. Ничего плохого не случилось. Тогда Женька осмелел и перешагнул дальше, на следующий участок серебристого серпантина. Тоже ничего не стряслось, хотя расстояние было заметно пошире. После этого Женька подумал, что вполне сумеет перепрыгнуть через метровый промежуток между дорожками. Оттолкнулся, оторвал обе ноги от серебристой дорожки и…
Внезапно откуда-то из-под воды быстрее молнии взвилось нечто огромное, черное, склизкое. Нет, это была не змея, как на секунду подумалось Женьке, а осьминожье щупальце! Щупальце молниеносно обвило Женькин левый сапог, и если б этот сапог сидел на ноге покрепче — наверняка бы сдернуло незадачливого «Иван-Царевича» в воду! Но сапоги были Женьке великоваты — небось, их на более взрослых царевичей шили! — а потому щупальце утянуло под воду только сапог, а сам Женька благополучно перелетел промежуток между дорожками и плюхнулся животом на серебристую ленту. При этом щит слетел у него с левой руки и бултыхнулся в озеро, шлем тоже свалился с головы и утонул, но меч Женька все-таки не выпустил. Обе ноги, и босая, и обутая, однако, болтались над водой, откуда исходила угроза. Левой рукой Женька судорожно уцепился за край серебристой дорожки и попытался встать, но в этот момент холодное и омерзительно-скользкое щупальце обвилось уже вокруг его босой ноги, и присоски накрепко припиявились к коже.
— Мама-а! — испуганно заорал Женька, позабыв на несколько секунд о своей богатырской силе. Однако от страха он еще крепче вцепился в край дорожки. Чудище, прятавшееся под водой, несколько раз дернуло его щупальцем, пытаясь стащить в воду, но не сумело преодолеть сопротивление.
Тогда на помощь первому из-под воды высунулось второе щупальце, ухватившее Женьку за обутую ногу. Однако и на этот раз щупальце сумело утащить только сапог. Женька остался босиком, но успел убрать правую ногу на серебристую дорожку, а левую резко, что было сил, дернул на себя.
Того, что произошло в следующий миг, Женька никак не ожидал. Он-то думал, что в лучшем случае вырвет у щупальца свою пятку, однако сила-то у него была богатырская! Не щупальце стащило Женьку в воду, а Женька выдернул из-под воды того, кто этими щупальцами орудовал! Фырр! — нечто бесформенное, мокрое, облепленное мохнатыми водорослями, похожее одновременно и на бурдюк, и на огромную человеческую голову с красными глазищами размером с чайные блюдца и огромной зубастой пастью, взвилось в воздух, бестолково размахивая множеством коротких и длинных щупалец, а затем шумно плюхнулось прямо на серебристую дорожку… Шлеп!
Пш-ш! — послышалось громкое шипение, очень похожее на то, какое издает обвалянная мукой рыба, когда ее бросают на сковородку в кипящее масло. Над чудищем аж пар заклубился, и запахло чем-то специфическим, типа отварного кальмара, из которых Женькина мама любила делать салаты.
— У-о-а-я-яя! — не то завыло, не то завизжало чудище, судорожно дергая не то двенадцатью, не то аж двадцатью щупальцами. Конечно, то щупальце, которое держало Женьку за пятку, тут же от нее отцепилось — не до жиру, быть бы живу! — и вместе со всеми остальными попыталось упереться в серебристую дорожку, чтобы столкнуть в воду бурдюкообразную голову. Однако ничего у них не получалось. Едва касаясь серебристой дорожки, щупальца судорожно отдергивались, будто обжегшись, а из зубастой пасти вырывались болезненные вопли:
— Уя-а-а! У-ю-ю-я-а!
Женька аж вздрагивал от омерзения. При этом его удивляло, что обладатель головы-бурдюка, судя по всему, чувствует себя жарящимся на сковороде, в то время как сам Женька, стоя босыми пятками на той же самой серебристой дорожке, никакого жара не чувствовал. Щупальца, прикасаясь к дорожке, не только обжигались, но и высыхали на одну треть или даже больше, превращаясь в подобие сухих и корявых веток. От резких движений эти засохшие щупальца с треском обламывались, а отломившиеся куски тут же без остатка сгорали синим пламенем.
В это самое время неподалеку от места, где стоял Женька, из воды высунулась кудлатая голова Болотницы-Охотницы (шляпа у нее на затылок съехала). Охотница азартно завопила:
— Ага! Попался, который кусался, Водяной-Лиходей, гнусный злодей! Рубани его, государь Иван-Царевич! Чтоб башка его поганая напополам развалилась!
Женька, в общем и целом, был вполне согласен с этой рекомендацией. Действительно, уж лучше зарубить это чудище, чтоб оно не мучилось так сильно и не орало! Но все же не следовало забывать, что от и до Болотнице верить нельзя. Не могла же она совершенно от вранья отучиться?!