— Не потому, Мок. — Мюльхаус взял Эберхарда под руку. — Тут другая причина. Вы не ответили на мой вопрос. Я уже не буду Сократом, а вы — моим Алкивиадом…[27]
— Тем более что этот последний плохо кончил…
— Во-вторых, что общего между жертвами? Ненависть убийцы к Моку. Это объединяет все шесть жертв. Что общего между двумя последними трупами? — Мюльхаус повысил голос и посмотрел на приближающегося Смолора. — Говорите же, черт вас возьми. Какая связь между старым матросом Олленборгом и директором речного порта Вошедтом?
— Обоих допрашивал герр криминальассистент Мок, — сказал Смолор.
— Совершенно справедливо, вахмистр. — В голосе Мюльхауса прозвучало уважение. — Эта сволочь хочет нам сказать: «Я убью каждого, кого ты допросишь, Мок. Не допрашивай никого, Мок. Прекрати следствие, Мок». Теперь понятно, почему я вас отстраняю? Кого вы еще допрашивали? Кому еще подписали приговор? Кто следующий погибнет в этом городе?
Бреслау,
четверг, 4 сентября 1919 года,
без четверти семь утра
К дверям «Южного парка» подъехал арестантский фургон. Из него вышли двое полицейских в мундирах и бодрым шагом, позвякивая саблями, направились в гостиницу. Через некоторое время они вышли, ведя под руки Китти. Девушка брыкалась, вырывалась и пыталась кусаться. У одного из полицейских съехал набок кивер.
Мюльхаус, Мок и Смолор внимательно наблюдали за этой сценой.
Китти с ненавистью уставилась на Мока. Тот подошел к ней и шепнул:
— Пойми, Кэте, это для твоего же блага. Посидишь пару деньков в хорошо отапливаемой одиночке и выйдешь. — Мок наклонился поближе к Китти и прошептал совсем тихо: — Я возмещу тебе убытки.
В знак благодарности проститутка плюнула в Мока. Слюна повисла на рукаве его пиджака. Прочие полицейские усмехнулись в усы, ожидая ответных действий со стороны сослуживца. Тщетно. Он лишь сдернул с головы у девушки парик и пригладил ее сальные волосы.
— Я навещу тебя в камере, Кэте. Все будет хорошо.
Девушка послушно села в фургон. Один из полицейских последовал за ней, второй уселся на козлы и хлестнул кнутом коня.
— Герр комиссар, — Мок большим кленовым листом стирал слюну с рукава, — убийцу можно заманить в ловушку. Он ведь все время за мной следит. Иначе откуда бы он знал, кого убивать? Я могу допросить кого-нибудь, а потом мы возьмем этого человека под колпак. Например, Китти. Глаз с нее не спускать, когда выйдет. И этот скот выдаст себя, никуда не денется. А кроме того… я хочу работать у вас. Пусть даже по какому-нибудь другому делу.
— Я не ярмарочный проповедник и дважды не повторяю. — Мюльхаус сложил вчетверо протокол Смолора. — Да и никакого другого дела у нас сейчас нет. Вся полиция в городе занимается исключительно «четырьмя матросами». Точнее, шестью, если считать Олленборга и Вошедта. Директор порта в придачу был почетным контр-адмиралом. Прощайте, господа.
Мюльхаус сел в поджидавший у гостиницы «опель». За ним последовал фотограф Элерс со своим штативом. Люди доктора Лазариуса погрузили носилки с телом в свой экипаж.
Окутавшись дымом, «опель» с рычанием тронулся с места. Рядом с Моком и Смолором автомобиль притормозил. Из окошка показалась борода Мюльхауса.
— Вы мне вот что объясните. Почему на теле Вошедта нет никаких следов истязаний, а он в своей записке заявляет что-то вроде «человек в капюшоне палача пытками принудил меня сделать заявление, что я — прелюбодей».
— Наверное, он имел в виду психологические пытки. — Безжалостное утреннее солнце высветило морщины у Мока на лице. — Сломать Вошедта несложно.
— Вы так полагаете?
— Уверен. Достаточно было одного-единственного медицинского термина, чтобы он согласился на сотрудничество. Наверное, чуть не обмочился со страху.
— И что это был за термин?
— «Туберкулез кожи после укуса бацилло-носителем», — отчеканил Мок и побледнел.
Смолор знал почему. Ведь по «делу четырех матросов» Мок допрашивал еще одного человека.
А значит, обрек его на смерть.
Бреслау,
четверг, 4 сентября 1919 года,
половина восьмого утра
В одном из домов на Ройшерштрассе, в последнем из многочисленных внутренних дворов, помещалась фабрика сигар «Тимман и K°». Работала она на всех парах до поздней ночи, воняла, грохотала станками, не давала уснуть жителям флигелей, следствием чего были нескончаемые жалобы, протесты и даже демонстрации, сопровождавшиеся попытками блокады предприятия. Хозяева доходных домов сумели уломать дирекцию фабрики, чтобы работа начиналась на час позже, а заканчивалась на час раньше. Хильдегарда Вильк, с ее двадцатилетним стажем работы (поступила на фабрику еще при старике Тиммане), никак не могла привыкнуть к новому расписанию, и стук ее сабо эхом отдавался в проходных дворах за несколько минут до семи. Вот и сегодня — как и каждый будний день — пятидесятилетняя фрейлейн Вильк стояла у закрытых дверей прачечной, беседуя с консьержкой, фрау Анной-Марией Цеше. Над их бесконечными разговорами посмеивался, впрочем беззлобно, столяр Зигфрид Францковяк, проживавший на втором этаже. «И как только бабы могут часами рта не закрывать?» — частенько недоумевал столяр.
27
Алкивиад (около 450–404 до н. э) — афинский полководец и государственный деятель, воспитанник Перикла и Сокарата, последние годы жизни провел в изгнании.