— Сколько в гостинице людей из обслуги и сколько гостей? — спросил Мок без церемоний.
— Из обслуги только я. В шесть придут швейцар, кухарки и горничная, — ответил Белик.
— А гостей сколько?
— Двое.
— Они вместе?
— Нет. Один в четвертом номере с Китти, а другой в шестом с Августом.
— Давно они здесь?
— Тот, что с Китти, — с двенадцати ночи, а второй въехал вчера днем. Бедняжка Август, — захихикал Белик, — сидеть не сможет…
— И зачем врать, что ты тут из обслуги один? — Тон у Мока был ласковый, но голос дрожал. — Если есть еще Китти и Август? — Мок закурил и вспомнил, что есть еще и перепой. — Что-то, Белик, давненько я к вам не заглядывал. У вас тут бордель для педиков, а я и не в курсе.
— Об этом я докладывал герру советнику Ильсхаймеру лично, — слегка смутился Белик. — Он не возражал…
— Пойду-ка навещу Китти и Августа. Давай сюда ключи!
Позвякивая ключами, Мок неторопливо направился вверх по устланной темно-красным ковром лестнице, не заметив, что Белик сразу же схватился за телефон. На площадке бельэтажа Мок выглянул в окно. Ветви платана зашумели. Полицейского, который перерезал веревку, видно не было. Зато на виду был Смолор, допрашивающий горе-любовников. В поле зрения попал и Мюльхаус, которому Смолор указывал рукой на гостиницу. Тело обрушилось вниз — жирное, с красной набухшей шеей. С такого расстояния экзема была незаметна.
Добравшись до первого этажа, Мок отомкнул дверь четвертого номера. Комнату оформили под богатый будуар восемнадцатого столетия: всюду зеркала в золоченых рамах, резиновые груши с пудрой, посередине — огромное ложе под балдахином, под потолком — гигантская люстра-паук. Люстра все еще горела. Рядом с ложем стояло платье: его основу составлял жесткий каркас из китового уса. В кровати лежали двое: невысокий худой мужчина прижимался к пухлой женской груди, втиснутой в корсет, обладательница груди мирно похрапывала, широко распахнув рот. Над верхней губой темнела намалеванная углем родинка, на голову дама напялила обильно напудренный двухъярусный парик. Времена Людовика XV, да и только.
Мок потушил свет, подошел к стулу, на котором висела одежда мужчины, вытащил из кармана брюк бумажник, спихнул локтем женское белье с мраморного кофейного столика и переписал личные данные мужчины: «Хорст Салена, экспедитор, Марташтрассе, 23, двое детей». Потом сдернул с лежащих одеяло и осмотрел подозреваемого. Мужчина лежал на спине, ребра у него торчали, живот провалился… Куда ему, такому хилому и слабосильному, тягать по деревьям стокилограммовые тела?
Вот он, момент пробуждения. С добрым утром. Женщина выругалась себе под нос и до подбородка натянула одеяло. Лицо у экспедитора перекосилось от ужаса.
— Убирайся отсюда, Салена! И поживее! — лениво выговорил Мок.
Салена бесшумно оделся и, стараясь даже не дышать, покинул помещение.
Заперев Китти в номере, Мок вышел в коридор и приблизился к двери, на которой красовалась цифра «шесть». Ключ не подошел. Обзывая про себя портье Белика последними словами, Мок опять спустился по лестнице вниз. Вид у него был такой, что Белик, не говоря ни слова, сразу подал ему нужный ключ. Мок помчался наверх. В конце коридора стукнула рама. Послышался глухой шум падающего тела. Мок выхватил маузер и кинулся к окну. По газону, припадая на одну ногу, бежал советник Йозеф Ильсхаймер, без шляпы и в небрежно наброшенном на плечи плаще. Мок изумленно протер глаза.
Вот она, дверь в шестой номер. Легко открылась на сей раз.
На пороге Мока поджидал молодой человек в халате. Ни тени испуга не было на его лице, освещенном улыбкой. На вешалке покачивался котелок. Мок снял шляпу с крючка. На ленте были вышиты инициалы «И. И.». Йозеф Ильсхаймер. Надо же, из окна выпрыгнул. Так вот почему портье Белик не сообщил Моку, что спектр оказываемых его заведением услуг расширился! Мок сглотнул. Терпкая слюна, казалось, поцарапала ему глотку. Эберхард швырнул шляпу на пол, несколько раз с наслаждением вонзил в нее каблук, затем пинком отправил в угол комнаты. Сегодня — после того как он нашел в отверстии слива письмо Вошедта и обнаружил самого директора порта, повешенного на дереве в Южном парке, — любая гадость казалась возможной. Даже сам советник Ильсхаймер, отец четверых детей, в объятиях Августа.