Идти решили ориентируясь на юго-западное предместье города – так легче потом было выйти к берегу Западной Двины и вдоль него продвигаться к конечной точке сбора.
Лес уже заметно редел, так что пришлось пеший порядок сменить на дальнейшее передвижение по-пластунски. Сквозь поредевшие верхушки сосен ясно просматривалось небо.
– Тихо! – поднял руку Дроздов.
И в тишине послышались какие-то голоса и другие звуки, похожие на плач. Всё это перемежалось истерическим лаем собак.
Продвинулись ещё чуть ближе, чтобы была видна опушка леса и начинавшаяся за ней обширная поляна.
Рота немецких солдат, направо-налево используя автоматы, выстраивала в шеренгу полураздетых людей. Их было несколько десятков. Судя по возрасту некоторых мужчин, можно было понять, что это советские пленные солдаты и офицеры. Но множество было и стариков, и женщин, и детей – даже грудничков. У некоторых на груди были нашиты жёлтые звёзды – видимо, это были евреи из ещё не до конца уничтоженного витебского гетто.
Позади шеренги проглядывал свежий глубокий ров, который, понятное дело, военнопленные и заложники копали сами.
Дети плакали, то громко, то почти совсем затихая.
Напротив шеренги пленных и заложников выстроилась и шеренга немецких солдат – на каждого приходилось примерно по три-четыре приговорённых. А в том, что это были уже приговорённые, сомнений не оставалось, хотя немцы, как обычно, и делали вид, что казнь не есть неотвратима.
Командовал солдатами майор Крюгер, комендант Витебска. Когда обе шеренги выстроились друг напротив друга, он, уже, видимо, не первый раз, проговорил:
– Ваш единственный шанс остаться в живых – немедленно выдать бандитов – партизан и подпольщиков, которые наносят ущерб победоносной немецкой армии. В противном случае через несколько минут вас всех расстреляют.
Переводил на русский эти слова высокий худощавый человек в унтер-офицерской форме – помощник коменданта.
Молча наблюдал за происходящим и генерал Штейнберг.
Когда слова были в очередной раз произнесены, а из шеренги приговорённых никто не откликнулся на призыв «выдать бандитов», генерал раз-другой прошёлся вдоль стоящих перед ним людей, разглядывая их с несколько брезгливым интересом. В руках он держал коробочку с монпансье.
Батя передал бинокль Узбеку. Тот долго рассматривал происходящее сквозь окуляры. Он не верил своим глазам, но оптика настолько приблизила лицо помощника коменданта, что обознаться было невозможно. Это был не кто иной, как Тризуб, «лучший друг» Айдера.
«Эх, была бы снайперская винтовка», – за всех сразу подумал Батя. И впрямь, их главная цель, Витебский Палач, генерал Максимилиан Штейнберг, можно сказать, сам вышел им практически навстречу. Но ближе было не подобраться – собаки сразу учуют, а из автомата с такого расстояния не попасть. Так что от такого «незапланированного» плана приходилось отказываться в самом зародыше.
– Батя, взгляните, – перебил его мысли Рустам, передавая командиру бинокль. – Я знаю этого человека в унтер-офицерской форме.
– И что это за гнида? – Батя внимательно разглядывал лицо унтер-офицера.
– Это друг, то есть бывший друг Дельфина Тризуб. Точнее, Николай Тризубцев. Он тоже из Балаклавы. Я был свидетелем, как он исподтишка пытался убить Дельфина, ударил его прикладом по голове, а потом к немцам перебежал. Дельфин мне так и не поверил, что это он его…
– Так и есть – гнида, – процедил Батя. – Стоп! Так он, похоже, при немецкой комендатуре ошивается. А Дельфин у нас во вспомогательной полиции. И они в любую минуту могут столкнуться. План «Б» отменяем. Иначе… Надо срочно предупредить Дельфина об этом, как, говоришь, его, Тризуб?
– Так точно.
– Думай, думай, как? – самому себе проговорил Батя. – Дельфин или в казарме, или рядом с начальником полиции. Просто так к нему не подойдёшь. Придётся выходить на него через связных подполья.
Он услышал слишком громкое сопение Егора у себя под ухом.
– Малой?
– Мы что, – злобно зашипел Егор, – просто будем смотреть, как эти гады наших людей мучают и убивают? Давайте шмальнём по немецким гадам из трёх стволов!
– Цыц, Малой. – Батя здоровой рукой крепко придавил голову Егора к земле. – Думаешь, я не хочу?! Да я бы, мать твою! Слушай, Малой. – Он старался придать своему голосу хотя бы видимость уверенности и спокойствия. – Я знаю, что это ужасно и тяжело понимать, что ты ничего не можешь сделать в этой ситуации, но нам нельзя себя выдать. Не имеем права. У нас есть задача и приказ, а приказы не обсуждаются. Ты всё понял, Малой?!
Тот, не поднимая глаз от земли, не сразу, но кивнул. И только тыльной стороной ладони размазывал по лицу брызнувшие из глаз слёзы.