— Я подозреваю, что прямого пути к четкому решению мы не найдем, — сказала она. — Все ценное в жизни, науке, здоровье и даже в любви, Фиц, движется по спирали, извиваясь, прячась от нас, пока не наступает пора раскрыть тайны, то и дело удваиваясь, пробираясь в темноте, пока откуда-нибудь не хлынет свет. Как нити самой ДНК. Как пять тысяч шагов доктора Лэнда. Мне хватит даже, если мы найдем достаточно информации как о племени óна, так и о твоем генеалогическом древе, что позволит мне продолжить расследование, когда я вернусь в Париж следующей осенью.
Я до ужаса боялся этой поездки, но не возражал, решив не стоять на пути к ее призванию. Лучше сосредоточиться на том, что нас объединит в год, оставшийся до ее отъезда, отыскивая все эти улики. Начали мы с самого известного и публичного, а потому и самого простого из наших героев — принца Ролана Наполеона Бонапарта. Ложный след, как оказалось, хотя из многочисленных материалов, присланных Андре из парижского книжного магазина его отца в конце октября, мы узнали, насколько захватывающую жизнь вел этот человек, — правда, меня не слишком порадовала любезность потенциального соперника. Декрет французского правительства запретил военную карьеру наследникам династии Бонапартов, так что молодой Ролан посвятил себя антропологическим исследованиям — эта область набирала популярность после выхода в свет работы Дарвина «Происхождение видов», опубликованной в 1859 году, через год после рождения принца. Его наставником стал Поль Брока, основатель Парижского антропологического общества и специалист по афазии и нарушениям речи. Помимо исследования мозга и измерения черепов, доктор Брока решил, что фотография — идеальное средство для упорядочения, классификации и составления психологического портрета самых разных субъектов, начиная с преступников и дикарей и до обычных граждан, которые нуждаются в паспортах и удостоверениях личности, и именно фотографии принц посвящал каждый час своего времени. Неудивительно, что сын владельца антикварной лавки приписал авторство снимков, которые продал Кэм, Ролану Бонапарту. Согласно исчерпывающим исследованиям моей возлюбленной, это была неправильная атрибуция. Принц не фотографировал похищенного индейца племени óна в 1889 году. Снимки сделал кто-то другой, а Бонапарт приобрел их для своей легендарной коллекции, уже заполненной другими образцами, как он их называл, которые запечатлел собственноручно: калинья (галиби) из Суринама, индейцы омаха из американских прерий, аборигены Квинсленда, калмыки из Сибири, сенегальцы, сомалийцы, эскимосы и коренные жители тогдашнего Цейлона. Не обошлось в коллекции и без коренных народов Чили: из центра этой вытянутой страны происходили арауканы, также известные как мапуче. Но никого из племени óна. Ни одного жителя Огненной Земли.
Как бы то ни было, вряд ли спирали ДНК принца каким-либо образом перекручивались внутри меня. Его единственным потомком была лишь удивительная скандально известная дама — принцесса Мари Бонапарт, знаменитый психоаналитик, исследовательница женской сексуальной дисфункции, сначала пациентка, а затем спасительница Зигмунда Фрейда, предоставившая средства, чтобы вырвать его из лап венских нацистов. Двое ее детей — принц Петр (наследник престола Дании и Греции) и принцесса Евгения (унаследовавшая только титул), конечно, не были связаны ни с одной из моих семей. Рассматривая на фото Мари Бонапарт с этими ее мечтательными глазами, соблазнительно лежащую, утопающую в белых кружевах и столь разительно отличающуюся от моего обнаженного захватчика, я задавался вопросом: брал ли отец семилетнюю Мари на выставку, чтобы посмотреть на óна? Этот ли образ парил в закоулках ее памяти, когда почтенный Зигмунд задал вопрос, который я впервые прочел в какой-то эротической книге, передававшейся в школе из рук в руки, а позже — но тоже до четырнадцатого дня рождения — увидел в качестве надписи на футболке: «Чего хочет женщина?»
Этот вопрос приобрел значение только теперь, когда Кэм вернулась в мою обитель, и она без труда ответила на него с сексуальной откровенностью, которая пробудила бы ревнивые подозрения, если бы она не поклялась, что была верна мне все эти семь лет, как и я ей. Даже более верной, чем я, ведь в послужном списке Кэм не было инцидентов с ее собственными гениталиями и альбомами Питера Гэбриэла, о которых следовало бы сообщить, или каких-либо последних ласк самой себя с мыслями о самоубийстве на берегу ледяной реки. При этом Кэм не скрывала, чего хотела бы от меня и для меня: чтобы я выздоровел, чтобы мы могли осуществить подростковые замыслы, выйти за меня замуж, остепениться, сделать карьеру в биологии и математике, иметь детей, вместе плыть к старости. Всему этому помешал мой посетитель. Точно так же в свое время прервали и все его жизненные планы, хотя нам потребовался почти год, чтобы установить обстоятельства похищения, ведь Кэм полный рабочий день трудилась в лаборатории и могла посвящать нашим изысканиям лишь несколько часов в неделю. Я же был почти бесполезен: сидел взаперти дома, читал то, что Кэм удавалось нарыть во время вылазок в библиотеку, с нетерпением ждал вечеров, когда моя любимая вернется домой, чтобы обсудить с ней свои открытия и по крупицам собрать воедино картину испытаний, выпавших на долю одиннадцати жителей Патагонии. Как мы выяснили, их действительно похитили в 1889 году, чтобы выставить в Париже в чилийском павильоне, и это были индейцы племени óна, согласно большинству версий, хотя Кэм вскоре стала называть их селькнамами — похоже, так они сами себя называли.