Случайность сводила с ума. Чем больше я сравнивал маму и Кэм, тем меньше общего видел. Камень, падающий на голову одной женщине холодной ноябрьской ночью на севере планеты, и другая женщина, свалившаяся в мутные воды Амазонки на жарком юге, — какая между ними связь? Что, если это случайные события, такие же произвольные, как выбор бедняги Фицроя Фостера для эксперимента, ситуация, не имевшая смысла или направления, как сама эволюция, просто цепочка случайностей, которые казались схемой для кого-то вроде меня, кто родился среди вида, выжившего в поисках высшего порядка, который стал могущественным и господствовал над природой и царствовал над земным шаром, связывая случайные события, соединяя причину и следствие, сочетая сферы далекие и отличные друг от друга? Почему я вообще решил, что у посетителя был план, цель, рациональный мотив? Догадалась ли Камилла, прежде чем обломок Берлинской стены…
Почему? Почему вообще Берлинская стена?
Мог ли мой посетитель, практиковавший первобытный коммунизм, равнодушный к личному имуществу, разозлиться из-за того, что стена рухнула и современная версия коммунизма потерпела неудачу, мог ли осудить Камиллу за то, что она бросилась отплясывать на руинах мечты Карла Маркса? Но это государство диктатуры коммунизма, удушающего и бюрократического, не имело ничего общего со свободным, эгалитарным образом жизни индейцев Огненной Земли, реальной связи между ними не было. Почему его должно волновать то, что случилось в мире? Понимал ли он сложности двадцатого века, этот человек, живший во всех смыслах в доисторические времена?
Или я недооценивал его, приходя к выводу о безразличии, заранее осуждая на смерть, как это делали при жизни его похитители, зрители и ученые? Может быть, Генри понимал больше, чем я предполагал. Может быть, мертвые получали ежедневные сводки о том, как их потомки грабят планету, завещанную им, — и если да, то не будет ли он ненавидеть капитализм? В конце концов, именно торговцы уничтожили его и его племя. Предприниматели, которые выставляли экзотических дикарей в человеческих зоопарках, предприниматели, которые запечатлевали их диковинные черты на открытках, что продавались за пенни. Кэм, разумеется, знала ответ, она бы смогла отделить правду от лжи, наверное, она успела до несчастного случая упорядочить этот хаос, предложить более связное и обоснованное объяснение.
Камилла — единственный человек, которого я не мог вовлечь в свои печальные догадки. Месяцы собирались в годы, один год перетекал в другой, по мере того как она приближалась к той, к кому когда-то ползла черепашьим шагом, Кэм Вуд, которая приветствовала меня в день моего четырнадцатилетия, постепенно сливалась с Кэм Фостер, которая в последний раз говорила со мной и заверяла, что мы исполнили свой долг. Две эти Камиллы накладывались друг на друга, противоречили друг другу и вступали в сговор, когда моя жена начала отстаивать независимость и решилась выйти из дома одна и провести вне его сначала час, затем два, а после и всю вторую половину дня, а я обнаружил, что меня охватывают в равной мере надежда и отчаяние.
По мере приближения девятого ноября 1991 года, этой зловещей годовщины, я ожидал каких-то существенных изменений. Врачи всегда упоминали два года как возможный предел для ее состояния — цифра взята с потолка, я знал, что это среднее, медианное значение, но тем не менее именно она повторялась в справочной литературе. И разве даты, их повторение не важны? Одиннадцатое сентября и так повторялось само собой. А Кэм ведь тоже выбрала четырнадцатое июля днем нашей свадьбы? Разве сам я не угодил в плен шаблонов и отголосков прошлого? Так почему бы девятого ноября не замкнуть один круг и не начать другой?
Этот день настал и прошел без малейших изменений. Ну, почти. Около полудня раздался звонок в дверь, и некоторое время спустя мой отец поднялся и сообщил, что к нам пришел доктор, который, по его словам, знает Кэм, работал с ней в Париже, зовут его Эрнест Дауни и это профессор из Стэнфорда. Если мы не возражаем, он хотел бы засвидетельствовать свое почтение, а если пациентке нездоровится — на самом деле Кэм только-только уснула, — возможно, мистер Фицрой Фостер уделит ему пару минут своего драгоценного времени? Я велел отцу выпроводить этого типа, вспомнив, что это шапочное знакомство и у Кэм от него мурашки, она называла его жутковатым. Я меньше всего хотел, чтобы с ней контактировал кто-то из ее прошлого.