Я совсем слетела с катушек.
Драко резко подлетает в воздух и врезается в стену с такой силой, что из него вышибает дух. Ему повезло, что у него не треснули при этом рёбра. Он застывает там, не в силах пошевелиться. Я очень зла и делаю то, чего никогда не хотела бы делать снова.
— Инвалеско! — моя палочка вспыхивает красным и начинает гудеть. — Угуоло!
Я чувствую болезненное гудение, горький привкус меди в горле, глухой рёв в костях, когда высвобождаю волну крайне Тёмной магии. Это знакомая боль, и она почти сладкая.
Мешок из наволочки и бархат, которым обтянута коробка, взрываются с пронзительным визгом и превращаются в стекающую чёрную пузырящуюся жижу, похожую на токсичные отходы. Стол задевает краем заклинания, и половина его сминается, как банка из-под содовой.
Драко замирает, он выглядит спокойным, но глаза возбуждённо сверкают. Он даже всё ещё слабо улыбается. Я подхожу, хватаю его и аппарирую, пробиваясь прямо сквозь анти-аппарационный барьер вокруг ресторана.
На улице Оттери-Сент-Кэтчпоул необычайно ветрено.
Я толкаю Драко на мокрую землю поросшего травой поля, под кроной единственного поблизости дерева — белого асфоделя, в корнях которого виднеются комья снега. Я всё ещё дрожу от ярости и боли. Моя душа кровоточит от того, что он оказался готов вскрыть так много моих старых ран только для того, чтобы вывести меня из себя. Он отлично знал, что и зачем говорит.
Он слегка смеётся, стоя на четвереньках на земле.
— Я не видел тебя такой со времён миссии в Кантарейне. Это бодрит!
— Я же сказала тебе заткнуться! Ты хочешь поговорить о верности, придурок? Вот в чём заключается моя преданность. Моя душа не с Гарри, не с Роном и не с тобой. Она здесь, с Джинни!
Он садится на колени.
— Тогда убей меня, если тебе от этого станет легче. Я могу лежать здесь рядом с ней. Поэтическая справедливость, — он окидывает пространство рукой, и я резко вздрагиваю, поднимая палочку.
— Не смей прикасаться к её могиле, — мой голос хриплый, и я повторяю это снова, как будто всё ещё не могу в это поверить. — Ты убил её.
Усмешка Драко внезапно тает. Эта жестокая, глумливая усмешка растворяется в усталых, даже горьких чертах. Он медленно встаёт, и я позволяю ему, потому что он не смотрит на меня. Он смотрит на надгробие.
— Я никогда не хотел, чтобы это случилось. Если бы я мог… если бы был другой выход, Гермиона, я бы сделал что-нибудь, что угодно, клянусь.
Мне приходится крепко зажмурить глаза и отвернуться от него.
— Я знаю.
Пауза, а затем, правда, которую он давно заслуживает знать:
— Я никогда не винила тебя. Когда Гарри сказал мне, я поверила, что это сделал ты, и я ненавидела тебя за это, но я также знала… каждой клеточкой своего существа… что если бы ты мог занять её место, то сделал бы это. Я знала, что это непреложная истина, как бы то ни было. Я никогда в тебе не сомневалась.
На его лице появляется странное выражение, когда он переваривает сказанное мной, и я не готова смотреть на него.
— Но Гарри винил тебя. Как и Рон. И ты сам думал, что она бы винила тебя.
Он беззвучно шевелит губами.
— И мне этого достаточно, — заканчиваю я без капли раскаяния, но с величайшим сожалением. — Я верна ей.
Мы никогда не говорили об этом. Мы никогда… ни разу. Я никогда даже не задумывалась о том, как всё выглядит с его стороны, но сейчас я ловлю себя на том, что мне вдруг стало интересно, во что я должна была верить и о чём думать, по его мнению. Меня так и подмывает спросить его об этом, но, с другой стороны, это всё ещё слишком болезненная тема.
— Ты также была верна и мне, — его взгляд останавливается на моём лице и становится мягче. — С тобой никогда никого не было, кроме меня, не так ли?
— Я не понимаю, о чём ты говоришь.
Отрицание — моё лучшее оружие. Моя ярость вычерпана до дна. И я чувствую острую боль от всех моих старых шрамов, как будто это свежие раны.
— Чего ты хочешь, Малфой?
— Видишь, вот оно, снова, прямо сейчас. Малфой. Малфой, Малфой, Малфой. Не Драко, больше нет. Ты так решительно настроена притворяться, что в тебе существуют два разных человека, что ты прожила две разные жизни. Но ничего не выйдет, Гермиона. Это не изменит того, кто ты есть, и уж точно не сотрёт прошлое.
Он тянется за своей палочкой, и я позволяю ему забрать её.
— Адвенио, — и в его руках появляется коробка, подарочная коробка, идентичная той, которую я превратила в чёрную слизь в ресторане. — Как хорошо, что у меня есть запасной подарок, а? Счастливого Рождества.
Я нерешительно принимаю коробку из его рук, нахмурившись, чувствуя мягкий бархат под пальцами.
— Похорони это здесь, детка. Я думаю, она бы поняла.
Он поворачивается и уходит, с треском исчезая в нескольких футах от меня, оставляя меня наедине с серебряной луной и миллионом равнодушных звёзд.
Я смотрю на коробку, гадая, хочу ли я её открыть, гадая, смогу ли я вернуться к притворству. Я чувствую, как мой безопасный, прочный мир дрожит, готовый в любой момент рухнуть. Может быть, теперь это неизбежно.
Я сажусь на холодную землю, под деревом, рядом с надгробием Джинни Уизли, поджав под себя ноги. Мне наплевать на платье. Я пропускаю свободные концы банта между пальцами и тяну за ленточки, наблюдая, как распускается узел, словно его никогда и не было, видя в этом определённый символизм. Я развязываю золотую нить и провожу пальцами по бархату, чтобы найти швы, осторожно отрываю уголки и разворачиваю обёртку. Коробка под ней глянцево-белая и без опознавательных знаков.
Осторожно я поднимаю крышку.
Внутри, поверх красиво сложенной белой папиросной бумаги, лежит большой прозрачный кристалл в форме ромба. Это регистратор связи для ретрансляции сообщений.
Я осторожно ставлю его на маленькую подставку, отодвигаю бумагу в сторону и стучу по нему палочкой.
Кристалл немедленно вспыхивает, края сверкают, как призма. И появляется изображение Гарри. Я замираю, в таком ужасе, что меня тошнит, потому что это означает, что Гарри всё знал.
— О, Гермиона, — образ Гарри так реален, что мне хочется сжаться и исчезнуть. Он, должно быть, ненавидит меня. Он должен ненавидеть меня. Я так сильно ненавижу себя…
— Мне так жаль. Я не знал. Я понятия не имел.
Что?
Я моргаю и смотрю на изображение.
— Когда Малфой пришёл ко мне, я ему не поверил. Я имею в виду, что я, в принципе, никогда не верю Малфою. Это просто, как правило, знаешь, я… и ты… Я не знал Гермиона. Ты мне никогда не говорила. Ты никогда не казалась в ком-то заинтересованной, абсолютно ни в ком. Я никогда не думал, что есть кто-то, кого ты… любишь. Я никогда не хотел причинить тебе боль. Я не понимал, что делаю. Ты должна понять, смерть Джинни… она чуть не убила меня. Были ночи, когда я просто не хотел просыпаться по утрам. Я был просто слишком эгоистичен, чтобы понять, что для тебя тоже были такие ночи. Гермиона, если быть до конца честным с самим собой и с тобой, я никогда не винил Малфоя в смерти Джинни. Он был просто козлом отпущения, удобной мишенью. Он был тем, кого следовало ненавидеть за то, что произошло. Но ни за что на свете он не смог бы предсказать, что миссия пойдёт не так, и даже если бы он это сделал, он, вероятно, погиб бы, пытаясь спасти её, и я рад, что он этого не сделал. Я этому рад, потому что я ни за что не хочу, чтобы ты чувствовала то, что чувствовал я, когда мне сказали, что Джинни больше нет. Гермиона, я не приеду к тебе на это Рождество. Я хочу, чтобы ты вышла из тени, и я хочу, чтобы ты знала, что у тебя есть моё благословение… и я люблю тебя.
Его голос срывается, и это пронзает мне сердце. Изображение Гарри исчезает, и появляется Рон. Он немного неуверенно улыбается.