Выбрать главу
4

Еще долго Фрэнсис прятался под столом и ждал, что сейчас кто-нибудь придет и покончит с ним. Раненое плечо горело. В горле часто и сильно бился пульс. Но никто не появился.

Потом он решился вылезти и присел возле отца. Бадди съехал по стене на пол почти полностью, и только его голова опиралась на окровавленную штукатурку. Отец всегда был тощим и костлявым, но в такой позе — с подбородком, упертым в грудь, с отвислыми щеками — он вдруг показался толстым и незнакомым. Фрэнсис обнаружил, что изогнутые острые конечности, служившие ему вместо рук — и ставшие орудием убийства, — могли обхватить лицо отца. Смотреть на то, что осталось от Эллы, Фрэнсис был не в силах.

У него расстроился желудок. Как и утром, Фрэнсис почувствовал нарастающее давление в животе. Он хотел бы сказать кому-нибудь, что ему очень жаль, что все это ужасно, что он хотел бы повернуть время вспять, но рядом никого не было, да никто бы и не понял его новый голос кузнечика. Ему захотелось плакать. Вместо этого он пустил газы, и из нижней части его тела несколькими толчками вырвалась белая пенистая карболка. Брызги пены упали на тело отца и немедленно, с шипением, прожгли футболку насквозь. Фрэнсис поворачивал лицо Бадди то в одну сторону, то в другую, подбирая угол, при котором отец снова станет похож на себя. Но что бы он ни делал, отец выглядел совершенно незнакомым человеком

Внимание Фрэнсиса привлек запах, похожий на запах горелого бекона. Он глянул на его источник — живот отца — и увидел, что на месте брюшины Бадди образовалась чаша, до краев наполненная густой розоватой похлебкой. По краям поблескивали красные кости ребер с жилистыми узлами плоти, еще не успевшими раствориться в едкой жиже. Желудок Фрэнсиса терзали голодные судороги. Он наклонился, чтобы исследовать жижу с помощью усиков, и не сдержался. Он больше не мог ждать. Жадными глотками он втягивал в себя внутренности отца, разъеденные белой пеной. Клацали челюсти. Он пожирал отца изнутри, пока не отвалился в сторону, осоловевший. В ушах звенело, живот ломился от тяжести пищи. Фрэнсис забрался под стол и устроился отдохнуть.

Через металлическую сетку двери он видел кусок шоссе. В сытом дурмане он следил за редкими грузовиками, проезжавшими мимо по направлению куда-то в пустыню. Свет фар падал на черный асфальт, преодолевал небольшой подъем и беззаботно исчезал из виду. Это легкое скольжение света через мрак ночи напомнило Фрэнсису о том, как он парил, взмывая в небо единым порывистым усилием.

Воспоминания о полете в теплом свежем воздухе навеяли ему желание подышать. Он нажал телом на дверь и протиснулся наружу. С переполненным желудком летать он не мог. Живот по-прежнему болел. Фрэнсис доковылял до парковки, задрал голову кверху и уставился в ночь. По небу текла блестящая пенистая река Млечного Пути. Отчетливо слышалось пение сверчков в траве, словно фантастическая музыка терменвокса,[46] — волна монотонного стрекота то поднималась, то опадала, то поднималась, то опадала Должно быть, они всегда звали его; теперь Фрэнсис понял это.

Он безбоязненно вышел на середину шоссе и стал ждать появления грузовика. Он ждал, когда его зальет свет фар… взвизгнут тормоза, хрипло и испуганно вскрикнет водитель. Но дорога была пуста. Насытившийся Фрэнсис передвигался очень медленно. Его не волновало, что с ним случится дальше. Он не знал, куда идет, и не желал этого знать. Раненое плечо уже почти не болело. Дробь не пробила его броню — разумеется, ведь это невозможно. Заряд лишь слегка повредил плоть.

Однажды они вместе с отцом взяли дробовик и пошли на свалку. Там они по очереди стреляли, целясь в банки, крыс, чаек.

«Представь, что это ползут проклятые фрицы», — бормотал отец.

Фрэнсис понятия не имел, как выглядели немецкие солдаты, поэтому он воображал, что стреляет в одноклассников. Воспоминание о том дне заставило его немного взгрустнуть. Порой они с отцом неплохо ладили, к тому же из Бадди вышла отличная еда. В сущности, что еще нужно от родителей?

Когда на востоке засочился кровью первый проблеск рассвета, Фрэнсис с удивлением понял, что добрался до заднего двора школы. Он вовсе не планировал этого; наверное, его привели сюда воспоминания о дне, проведенном с отцом на свалке. Он окинул взглядом длинное кирпичное здание с частыми рядами окошек и подумал: «Какой уродливый улей». Но осам повезло больше: они устраивали свои жилища высоко на ветвях деревьев, весной их окружали источающие сладкий аромат бутоны, и ничто, кроме прохладных струй ветра, не мешало им наслаждаться жизнью.

К школе подъехал автомобиль. Фрэнсис торопливо засеменил к стене, затем завернул за угол, где его никто не увидит. Хлопнула дверца машины. Фрэнсис огляделся и заметил, что одно из узких окошек подвального этажа закрыто неплотно. Он ткнулся в него головой, сорокалетняя рама скрипнула в ржавых петлях, и Фрэнсис упал внутрь.

За трубами, покрытыми бисером ледяной воды, он в полной неподвижности дожидался, когда в окна под потолком подвала упадут первые лучи солнца. Сначала свет был слабым и серым, затем приобрел лимонный оттенок и постепенно высветил перед Фрэнсисом все пространство подвала, газонокосилку, ряды складных стульев, банки с краской. Он долго отдыхал: не спал, не думал, но был настороже, как вчера днем на свалке, пока прятался под днищем трейлера. Солнце уже заливало выходящие на восток окна расплавленным серебром, когда у него над головой захлопали дверцы шкафчиков, затопали по полу ноги, зазвучали громкие жизнерадостные голоса.

Он перебрался к лестнице и стал карабкаться по ступеням навстречу голосам. Как ни парадоксально, звуки при этом удалялись от него, словно он поднимался в коконе тишины. Он подумал о Бомбе, и о красном солнце, что вскипает на помосте пустыни в два часа ночи, и о ветре, сдувающем заправку, а потом — о саранче, вышедшей из дыма. Он взбирался по лестнице, а внутри него нарастала буйная радость. Им овладела неожиданная, мощная, восторженная целеустремленность. Дверь в конце лестницы оказалась заперта, и он не знал, как ее открыть. Он забарабанил по ней одним из своих крюков. Дверь в раме задрожала. Он стал ждать.

Наконец дверь распахнулась. С той стороны стоял Эрик Хикман. За его спиной гудел вестибюль, школьники убирали в свои шкафчики вещи и громко переговаривались, но для Фрэнсиса все было как немое кино. Несколько человек случайно поглядели в его сторону и тут же застыли в неестественных позах у раскрытых шкафчиков. Рыжеволосая девочка открыла рот в крике; она держала под мышкой стопку книг, и они друг за другом выскользнули из ее рук и бесшумно упали на пол.

Сквозь нечистые толстые линзы очков Эрик всматривался в гигантское насекомое. От ужаса его передернуло, он отскочил на шаг, но потом его рот растянулся в недоверчивой ухмылке.

— Круто, — сказал Эрик.

Его Фрэнсис слышал отчетливо.

Фрэнсис ринулся вперед и, действуя челюстями как парой садовых ножниц, перекусил Эрику шею. Он убил его первым — потому что любил его. Эрик упал, дрыгая ногами в бессмысленной предсмертной пляске. Его кровь брызнула прямо на рыжую девочку, которая не сдвинулась с места, а просто стояла и кричала. И вдруг на Фрэнсиса разом нахлынули звуки — и стук дверец, и топот бегущих ног, и мольбы. Он пополз, подталкивая себя мощными пружинами задних лап, с легкостью расталкивая детей в стороны или сбивая их с ног. Хьюи Честера он догнал в другом конце вестибюля. Тот бежал к выходу, но Фрэнсис воткнул в затылок Хьюи свой кинжалоподобный коготь и поднял его вверх. Коготь проткнул череп насквозь и вышел с другой стороны. Хьюи скользнул вниз по зеленой бронированной лапе, захлебываясь кровью. Он комично бил в воздухе пятками, будто все еще надеялся убежать.

вернуться

46

Терменвокс — первый в истории электронный музыкальный инструмент, изобретен в России в 1919–1920 годах, назван по имени изобретателя Льва Сергеевича Термена.