— Я ел орехи, — сообщил Сява, ощупывая проплешины. — Волшебная вещь! Вкус — О-о-о!.. Запах — О-о-о!.. Но вы недостойны орехов.
— Да вы что! — вытаращил глаза Культя. — Вы что, не слыхали, какие истории рассказывают о тех краях? Юг! Он же граничит с заграницей. Юг! Вы что забыли, кто там живёт? Южане! Они же хитрые и жадные.
— Не жаднее некоторых здешних, — позволил себе замечание попрошайка.
— Юг! — Культя содрогнулся в отвращении. — Разве не оттуда ползут подлые слухи, что у капиталистов целые горы картошек и тыквочек, и что фантики там валяются на помойках? Разве не забредавшие в наши края эти южные типчики, к счастью, давно уже беспартийные, болтали несусветные бредни, что, якобы, сами побывали за рубежом и что у них там не так уж и противно. А? Каково! — Критик ещё долго чехвостил капиталистический зарубеж и в хвост, и в макушку, стращал ужасами рабства, тиранией, цепями и подземными казематами с летучими мышами и ядовитыми гадами. Он так разошелся, что даже взопрел.
Кнут слушал его, криво усмехаясь.
— А что это ты всё про закордон? — спросил он, когда критик примолк. — Мы туда идти, вроде бы, и не собираемся, а ты всё про закордон.
— Мы на юг собираемся, — подпел Сява, — а не к капиталистам, Кузмич их задери.
Культя прищурился.
— Я знаю одно. Там где юг, там поблизости и заграница, и кто идёт на юг приближается к загранице. Чуете, чем пахнет?
— Чем? — никак не мог догадаться Сява.
— Изменой!
— Мы собираемся идти на юг, чтобы покушать орехов, — заметил Кнут, — а про заграницу мы и не думали, это ты про неё тут распинаешься… Нам на эту заграницу начхать, мы в её сторону только плевать будем…
— Ага! — поддакнул попрошайка. — Плевать и сморкаться. Я лично капиталистов ужас как ненавижу. Всеми фибрами души. Они, понимаешь ли, ходят в таких железных шапках с рогами и в зубах у них толстые палки, которые горят и воняют. Сигары называются. Буржуй этой палкой, как чего ему не понравится, так в глаз работяге и тычет. И выжигает, гад, выжигает. А в глупости эти, что у них там фантики валяются и еды навалом, не верю. Это всё, чтобы дурачков к себе заманивать и в казематы бросать. С размаху. Так что мы на такие штучки не клюнем. Нам в их казематах неохота томиться.
— И всё-таки мне не нравиться, что юг с заграницей граничит, — продолжал гнуть свою линию Культя. — Давно бы пора с этим делом покончить. И уж я-то знаю, как дурят коварные буржуи наших простофиль своими соблазнами и всяческими тлетворными миазмами, — критик встряхнул головой. — Я-то понимаю, что слухи, ползущие оттуда, рассчитаны на глупцов, но распространяют-то их не кто-нибудь, а южане. И не исключено, что кто-то верит.
— На юге нашей Великой Коммунякии живут и здравствуют такие же честные и преданные делу Кузьмича товарищи Коммунисты, как и мы с вами, — произнес Сява голосом полным глубокой партийной мудрости. — И никому не позволено из-за каких бы то ни было гадких сплетен сомневаться в людях, согревающих на своём теле Партбилет, где бы они ни жили, хоть и на юге. Такие пораженческие настроения играют на руку подлым буржуям, льют воду на их прогнившую мельницу, и надо бы ещё разобраться, почему нам приходится выслушивать подобные речи!
Критик потупился.
— Мы хотим идти на юг, как подчеркнул наш товарищ Кнут, вовсе не для того, чтобы слушать байки о заграницах из поганых ртов всяких отщепенцев, которых Секретари Парткомов заслуженно и вовремя лишают Партбилетов, — продолжал повышать голос Сява, — а для того, чтобы осмотреть тамошние достопримечательности. Познакомиться с новыми товарищами, возложить взносы к их памятникам Великому Кузьмичу, покушать даров щедрого юга… — Из норок высунулись несколько любопытствующих голов. — Чтобы рассказать тамошним людям о наших краях. Поделиться опытом. — Сява резко понизил тон и почти зашептал: — Ишь вылупились, увяжутся, поди, не отгонишь.
— А ты не ори, как на Партсобрании, — одёрнул разошедшегося попрошайку Кнут. — Вот как на рынке отоваримся, так сразу и выходим.
— Совершенно точно, — поддакнул Сява. — Без промедления. Без всяких там отсрочек и проволочек.
— А ты с нами? — спросил Кнут критика.
Тот сверкнул глазками на Васю, посопел, чуть-чуть посоображал и согласно кивнул бровями.
Вася заулыбалась, Культя облегчённо вздохнул. Неуверенность и страх улетучились, он суетливо ощупал карман с Партбилетом, погладил свой таз и торопливо сказал:
— Иду, иду, вы же там без меня вляпаетесь в какую-нибудь историю.
Часть 2. Капиталисты
18
Непогода застала путников в самое неподходящее время, когда до очередного населённого пункта было ещё далеко. Сначала задул злой, напористый, явно засланный капиталистами ветер, который налетал сверху, снизу, с боков, забирался под одежду, деревенил мышцы и суставы. Небо задёрнулось тучами, мелкими острыми колючками заморосил дождь.
Критик Культя прикрывал голову тазом, который ему однажды посчастливилось выкопать из земли и который никак не удавалось выменять на что-то более ценное. И хотя дырявое дно таза совсем не спасало от дождя, он был доволен этой новой возможностью по использованию задержавшейся в его скромном хозяйстве вещицы. Тем более что товарищи откровенно ему завидовали. Критик упорно отвергал посягательства по обмену таза на продукты, фантики и даже на единственное достояние, коим владела девушка Вася. По поводу последнего Культя поколебался, но предложение выглядело слишком несвоевременным. Заниматься этим делом под дождём не хотелось, а откладывать удовольствие до более благоприятной обстановки, казалось рискованным. Вася могла просто вернуть таз и за полученные ею удобства никак не отблагодарить, сославшись на нестерпимые брызги в лицо сквозь дырки в днище.
Дождь всё усиливался. Идти стало труднее. Ноги разъезжались на развоженой глине, а голые поля, с пожелтевшей травой, продолжали тянуться в зыбкую бесконечность.
Вырубала Кнут шёл впереди, рассекая ненастье мощной грудью. За ним, вцепившись в его мокрую рубаху, волочилась Вася. Попрошайка Сява пританцовывал то с одной стороны, то с другой, норовя хоть как-то спастись от ветра. Культя скулил где-то сзади. У него устали руки, и он уже не мог держать таз над головой. Критик взывал к Великому Кузьмичу, к Партии, падал, вставал, осенял себя звездой и громко, на всю округу, честил то проклятых буржуев, то Сяву самыми мерзкими словами.
— Наверное, мы идём туда, не знаю куда! — кричал Культя. — Связался я с вами на свою голову.
Много дней назад попрошайка Сява убедил всю их компанию отправиться в поход на юг, уверяя, что там тепло, много продуктов, есть такая еда — орехи и что тамошние тыквочки, в отличие от нашенских — сладкие.
Товарищи не реагировали на вопли критика, продолжая целеустремлённое продвижение вперёд. Все знали, что Члены Политбюро уже наверняка приняли неотложные меры, чтобы прогнать непогоду с бескрайних просторов Коммунякии.
К вечеру измотанные ненастьем бродяги почувствовали близость населённого пункта. Проступили тропы. Сбегаясь и ширясь, они превратились в дорогу, идти по которой было не легче, чем по полям. Дождь почти иссяк. Лопнули грязные тучи, небо заискрилось голубыми прожилками. Занемогший ветер притих.
Город, в который забрели путники, оказался самым настоящим городом, сплошь состоящим из древних грибов, рухнувших от старости много веков назад. Большие кучи бетонных обломков были когда-то девятиэтажками, кучи поменьше — пяти. Невдалеке, без крыш, стекол и дверей расположились несколько кирпичных строений, в которых тоже никто не жил. Ветер продувал там всё насквозь, да кое-какие обломки с грохотом падали вниз по причине земного тяготения. Когда-то в этих окаменевших грибах можно было жить, но они неумолимо приходили в негодность от климатических невзгод, упрямо насылаемых проклятыми капиталистами. Поэтому люди селились в норках, обитали в щелях железобетонных груд, а наиболее трудолюбивые сооружали землянки.