Возглас удивленного торжества, граничащий с религиозным экстазом, вырвался из груди князя, и в то же мгновение все исчезло, погрузив людей в темноту.
Долго никто не произносил ни слова. Ратники не решались прервать молчание. Они чувствовали, что малейший звук способен сейчас разрушить ту ауру величия, которая незримо окружала Всеслава, — разбить на звенящие осколки, и тогда князь, который мгновение назад ощущал себя властелином мира, вдруг осознает и свою смертность, и ограниченность, и нелепость самой мечты обрести в конце жизни нечто большее, чем погребальный костер. И тогда рокочущий огонь гнева обрушится на головы тех, кто дерзнул вырвать его из сладкого сна.
Что же до Калимдора, то он, по всей видимости, был доволен произведенным эффектом.
В свете факела, случайно упавшем на лицо мага, я, — а может быть, Руфус, — смог увидеть довольную и немного насмешливую улыбку, пробежавшую по лицу колдуна.
В этот момент он был похож не на чародея, который только что провел сложный ритуал, и не на гадателя, принесшего добрую весть своему повелителю.
Нет, перед нами стоял мошенник, ярмарочный фигляр, который только что распилил на шесть частей свою ассистентку, собрал ее снова, и теперь наблюдает за тем, как селяне замерли вокруг с выражениями ужаса и восхищения на глуповатых лицах.
— Вы сами видели, мой повелитель, — вкрадчиво проговорил он. — Власть и могущество, — вот что предрекают вам судьбы.
Всеслав шагнул вперед, — его лицо по-прежнему оставалось в тени, но я — или Руфус? — мог увидеть руки, стиснутые перед собой, с побелевшими костяшками пальцев, и с широким шрамом, пересекавшим тыльную сторону ладони, который также покрыла мертвенная бледность волнения.
— Я щедро отблагодарю тебя, Калимдор, — произнес Черепокрушитель, и в странной улыбке, которая промелькнула на лице волхва, я прочел ответ:
«Ты уже сделал это, мой господин, — своей глупостью».
Я спрашивал себя, насколько могу доверять тому, что вижу — на самом ли деле маг обманул Всеслава, или я видел не истинные события, но лишь то, как они запечатлелись в памяти Руфуса. Я чувствовал, что все происходящее не по душе Огнемечу, и он подтвердил мою догадку, сказав:
— Если волхв закончил, мой князь, пора перейти к более важным делам. Трое печенегов ждут допроса в моем шатре. Они так напуганы одним твоим именем, что выложат все, даже без пыток.
Черепокрушитель живо повернулся к нему.
— Важным? — переспросил он. — Что может быть более важное, чем мое будущее, Руфус? Неужели ты сам не видел, что показал нам маг? Решено — завтра на рассвете мы сядем в ладьи и пойдем к порогам. Там меня ждет будущее.
«Смерть тебя ждет», — пронеслось в моей голове, и я не знал, чьи это мысли — мои, Руфуса, или же Калимдора, прочтенные мною в его глазах.
— Неразумно делать так, князь, — глухо произнес воевода. — У порогов засели печенеги. Они или уничтожат нас, или отрежут дорогу к Киеву. Нам придется здесь зимовать.
Громкий смех князя был ему ответом. Он прокатился под сводами шатра, потом смолк, словно отрезанный кинжалом. Всеслав шагнул к Руфусу, схватив его за руку, и произнес голосом, едва слышным от ярости.
— Ты говоришь, печенеги разобьют нас? Меня, Черепокрушителя, кому платят дань и Царьград, и Корсунь, и Новгород? Я хозяин этой земли, и каждый, кто берет в руки меч, будет или сражаться под моим знаменем, или умрет. Другого не дано, Руфус. Разве ты не видел гадания?
Его голос взвился, словно взмах хлыста.
— Не заметил золотого света? И корона не блестела?
Воевода нахмурился, готовый ответить, — он не привык спускать вольностей никому, даже своему полководцу.
Дрожащая рябь прошла перед моими глазами — словно я смотрел на отражение в озере, и внезапно рыба плеснула где-то на его середине, заставив картины смяться и потерять четкость.
Я вновь ощутил накатившее ощущение слабости, тяжелый доспех потянул меня к земле, в глазах легла темнота, прорезаемая вспышками боли, — словно ночь, усеянная звездами, обволокла меня своими объятиями.
Мне показалось, что воспоминания кончились, — болт встал на место, и теперь я снова окажусь в залитой мягким светом комнате библиотеки. Однако мелкая рябь прошла, как успокаивается вода, и только глухая боль, пульсирующая в затылке, напоминала о мгновении морока.
Руфус шагнул к Всеславу, готовый что-то сказать, но маг Калимдор отстранил его, словно раздвигал занавеску, быстрым движением холеной руки.
— Молчание, — приказал он, хотя никто в шатре не произносил ни слова. — Что-то не так.