Я не хочу злоупотреблять всеми этими алиби, postponements и недосказанностями, которых так у Льюиса много, но я хотел бы уточнить два обстоятельства: I. с одной стороны, предполагаемая плодотворность теории (concesso non dato) не предполагает необходимым образом ни ее релевантности, ни ее достаточности; 2. и, с другой стороны, мне представляется забавным, что в ситуации, когда все утверждения носят столь изначально–обобщенный характер, можно довольствоваться тем, чтобы бросить мне упрек в том, что я продолжаю быть «метафизиком» («But enough has been inicated to allow the tenor of the theory to emerge and to know that we stand here a far remove from Derrida's metaphisical view of the Bolshevik's eventual failure»)[65]
Проблема не только в том, что я считаю, что и данная программа, и представленное алиби (эта теория бюрократии, к которой апеллирует Льюис, по которая, впрочем, остается очень слабо у него представленной) совершенно абстрактны, схематичны и метафизичны по форме, но проблема во всем остальном. Поскольку я считаю, что все, что может представлять исследовательский интерес в сфере бюрократии и государственного капитализма (я не сомневаюсь, кто–то может высказывать где–то еще нечто интересное и ценное, но статья Льюиса демонстрирует не эти высказывания, а какой–то их безжизненный остов, что–то малоубедительное), предполагает анализ «призрачности», ту самую «призракологику», программа развития которой предложена в Призраках Маркса. Но кроме того, я считаю, что призракологика, которую я имею в виду, ни в коем случае не «метафизична» и не «абстрактна», как, похоже, совершенно ошибочно полагают — потому что не прочли или не пожелали меня прочесть — все авторы этой книги, за исключением Гамашера и, возможно, Монтага, который в проницательном эссе, где я практически согласен со всем, замечает, что «to speak of specters, the lexicon of otology’ is insufficient»[66].
Поскольку сразу же после разоблачения «Derrida's metaphisical view of the Bolshevik's eventual failure», чтобы проиллюстрировать эту мысль, Льюис заводит речь о «призракологике, которая для него лишь одна абстракция и метафизика. Конечно же, я к этому вернусь, но я бы хотел, не откладывая на потом, принципиальным образом уточнить, что я считаю, что логика призрачности, которую я исследую в Призраках Маркса и в других текстах, не метафизическая, но «деконструктивисткая». Она необходима для того чтобы понять процессы и следствия, условно скажем, метафизикализации, идеализации, идеологизации и фетишизации. (Впрочем, Джеймисон вполне справедливо напоминает, что я всегда «consistently demonstated the impossibility of avoiding the metaphisical» [стр. 80]). Поскольку никто из серьезных марксистов, когда ему говорят об абстракции, не будет недоуменно пожимать плечами, будто это какой–то пустяк. Впрочем, он не будет этого делать и тогда, когда речь идет о «метафизике» как об определенной абстракции. Бюрократизация, например, это феномен, порождаемый абстракцией и фантомализацией одновременно. Я прочел и понял у Маркса именно это: необходим анализ самой возможности процесса абстракции. Маркс всю жизнь занимался исследованием возможности возникновения абстракции во всех областях. И помимо прочего, чему он нас научил, он научил нас, что не следует пожимать плечами, когда речь заходит об абстракции, как будто здесь ничего и нет («ничего, кроме вот этого» [ОНО]), эфемерность воображаемого и т. д. Нужно ли повторять, что моя книга является также критикой абстракции? Среди многих аналогичных абзацев Призраков Маркса я вновь цитирую тот, на который я уже выше обращал рассеянное внимание Спивак [«Именно этот мессианский императив освобождения, сам опыт его обещанности и можно попытаться освободить от всякого догматизма и даже от всякой метафизическо–религиозной обусловленности, всякого мессианизма. И обещание должно обещать, что оно будет исполнено, то есть что оно не останется «призрачным» или «абстрактным» обещанием, но что оно будет порождать новые события, новые формы действия, практики, организации и т. д. Порвать с «формой–партией» или с той или иной формой государства или Интернационала еще не означает отказаться от всех форм практической и эффективной организации. Поскольку у нас прямо противоположная задача[67], и я бы хотел уточнить: мне представляется, что «метафизическая абстрактность», «дурная» абстракция, демобилизующая и деполитизирующая абстракция в большей мере присуща Ахмаду, Льюису или Иглтону, чем мне; и даже перенимая у Льюиса его забавное слово, я обнаруживаю больше «пессимизма» у марксистов, которые хотели бы воспроизвести ныне существующие, устаревшие формы организации государства, партии и Интернационала. Действительно, я сознаюсь в том, что я совершенно неспособен всерьез рассматривать тривиальное противопоставление пессимизма и оптимизма, используемое Льюисом: мессианство, понимаемое как суть «опыт невозможного»[68], — это и есть странный союз «пессимизма» и «оптимизма», который лежит в основании всякого серьезного и революционного подхода к политике. А ра з так, то здесь можно в равной мере говорить как об «оптимизме», так и о «пессимизме», и поэтому я не пользуюсь этими псевдокатегориями.
65
«Но уже было сказано достаточно, чтобы стала понятна суть теории и нашей позиции, которая нас здесь принципиально отделяет от того метафизического понимания итогового большевистского краха, которое развивает Деррида» —
66
Montag, ор. cit., с. 71. «для разговора о призраках словарь онтологии представляется недостаточным» — Прим. пер.