Если в моем подзаголовке есть уточнение «Государство долга», то смысл его, кроме прочего, в том, чтобы проблематизировать концепт Государства (État) или состояния (état), с большой буквы или без нее, и притом тремя способами.
Во–первых, мы достаточно настаивали на том, что состояние задолженности, например, по отношению к Марксу или марксизму, не выстраивается так, как подводится исчерпывающий баланс или составляется подробный протокол, т. е. статичным или статистическим образом. Счеты не подводят в таблице. Ответственным за подведение счетов становятся, беря на себя добровольное обязательство по отбору, интерпретации и ориентации. И делается это практическим и перформативным образом. И с помощью решения, начинающего с того, чтобы брать на себя в качестве ответственности попадание в западню наказа — уже сложного, неоднородного, противоречивого, разделенного — а значит, и наследия, которое всегда будет хранить свой секрет. И секрет преступления. Секрет самого его виновника. Секрет того, кто говорит Гамлету:
Всякий пришелец с того света как будто бы приходит и возвращается из–под земли, прибывает как будто бы из скрытого в глубинах подполья (гумус и перегной, могила и подземная тюрьма), чтобы возвратиться на землю, как к чему–то более низкому, смиренному, влажному, униженному. И нам тоже здесь следует обойти молчанием возвращение животного, наиболее близкого к земле: это не старый крот («Wellsaid, old Mole» — А, браво, крот [пер. А. Кронеберга]) и не какой–то еж, но именно «суетящийся дикобраз» (fretfull Porpentine), которого тогда готовится заклинать дух Отца, извлекая «вечный герб» из «ушей из плоти и крови».
Во–вторых, другой долг, все вопросы демократии, универсального дискурса о правах человека, о будущем человечества и т. д. дадут повод лишь для формальных, благонамеренных и лицемерных алиби, пока «внешний Долг» не будет рассматриваться в лобовом столкновении, ответственно, последовательно и по возможности систематически. Под этим именем или под этой эмблематической фигурой речь идет о процентах (intérêt) и, прежде всего, о процентах капитала вообще, о процентах, которые в сегодняшнем мире, т. е. на всемирном рынке, держат массу человечества под своим игом и в новой форме рабства. Это всегда происходит в государственных или межгосударственных организационных формах и благословляется ими. Но ведь не следует рассматривать такие проблемы внешнего Долга — и все, метонимией чего служит это понятие — не обращаясь, по меньшей мере, к духу марксистской критики, критики рынка, многосложных логик капитала и того, что привязывает государство и международное право к рынку.
Наконец, в–третьих, и в связи с предшествующим, в момент решающей мутации, следует глубинным и критическим образом переработать понятия государства, государства–наци и, национального суверенитета и гражданства. А это было бы невозможно без бдительной и систематической соотнесенности с марксистской проблематикой, а то и с марксистскими выводами относительно государства, государственной власти и государственного аппарата; относительно иллюзий его правовой автономии по отношению к социально–экономическим силам, но также и о новых формах отмирания государства или, скорее, его нового вписывания в пространство, его новых границ в пространстве, где оно больше не господствует, а впрочем, никогда и не господствовало безраздельно.
Глава 4. Во имя революции, двойная баррикада
Поспешим оговориться, — июнь 1848 года был событием исключительным, почти не поддающимся классификации в философии истории. (…) Но что же в сущности представлял собою июнь 1848 года? Восстание народа против самого себя.(…) Поэтому да будет нам дозволено ненадолго остановить внимание читателя на двух единственных в своем роде баррикадах, только что упомянутых нами и особенно характерных для восстания. (…) Сент–Антуанская баррикада была чудовищных размеров (…) Можно было спросить: кто это построил? Можно было спросить также: кто это разрушил? То было создано вдохновенным порывом клокочущей ярости. (…) Это было величественно и ничтожно. Пародия на первозданный хаос (…) Она была чудовищна и полна жизни, она вспыхивала искрами, как спина электрического ската. Дух революции клубился облаком над этой вершиной, откуда гремел глас народа, подобный гласу божию; от этой гигантской груды мусора исходило странное величие. То была куча отбросов, и то был Синай.
85
«Гамлет», акт I, сц. V. Неизвестно, совершил ли «земные окаянства» («foule crimes»), происшедшие при его жизни («in ту dayes of Nature»), сам призрак или же кто–то другой. И здесь, возможно, и таится секрет тех «secrets of ту Prison–House», которые запрещено раскрывать королю («/ am forbid to tell the secrets»). Перформативы в бездне. Клятвы, призывы клясться, наказы и заклятья, заговоры, которые теперь приумножаются — как и во всей драматургии Шекспира, великого мыслителя и великого поэта клятвы — разумеется, предполагают некую тайну, какое–нибудь невозможное свидетельство, которое не может — и, конечно же, не должно — обнаруживаться в свидетельстве, а еще меньше в улике, вещественном доказательстве или протокольном высказывании типа S есть Р. Но эта тайна хранит также секрет какого–то абсолютного противоречия между двумя опытами секрета: я говорю тебе, что не могу тебе сказать, я тебе клянусь; вот мое первое преступление и первое признание, признание без признания. Полагаю, что они не исключают и прочего.