Попытаемся посреди этой сарабанды призраков придерживаться тех нескольких вещей, которые представляются безусловно очевидными. Возникает впечатление, что Штирнера и Маркса объединяет критика призрачного. Оба стремятся покончить с привидениями, оба надеются в этом преуспеть. Оба стремятся к присвоению жизни в собственном теле. В любом случае эта надежда и есть то, что придает их речи характер предписывающего наказа или обещания. И, возможно, это и есть то содержание, которое придает мессианскому формализму их призыва изначальное, определяющее содержание. Но если Штирнер как будто бы доверяет это присвоение простому превращению «я», которое вбирает в себя (которое, по сути дела, есть лишь это движение интериоризирующего поглощения) и, некоторым образом, действительно вновь одушевляет объективированных, освобожденных призраков, то Маркс разоблачает это эгоитарное (égologique) тело: вот — восклицает он — призрак всех призраков! Вот место сборища, к которому устремляются все призраки–репатрианты, стремящиеся воссоединиться: форум или агора для всех возвращающихся, ибо призрак — болтлив (и это о многом говорит). Маркс говорит о том, что присвоение самости следует осуществлять, учитывая все практические и социальные структуры, все эмпирико–технологические ухищрения, которые могли бы первоначально произвести призраков. Ему недостаточно мгновенного, как по волшебству, уничтожения «телесности» (Leibhaftigkeit) призраков для того, чтобы представить их живыми и во плоти. Надо полагать, что Штирнер как раз и предлагает эту магию непосредственности, возвращающую жизнь призракам простым переходом от тела внешнего к внутреннему, от объективного к субъективному, осуществляемую актом простого само–продуцирования «Я–Меня» — «творца и обладателя» всех его мыслей. В абсолютной достоверности чистого взаимодействия с самим собой непосредственность, с которой дано «Я–Меня», могла бы изгнать призрак, лишив его отныне всякой щели, всякого гнезда, всякого промежутка, из которого могло бы явиться наваждение. Это похоже на epokhé, на феноменологическую редукцию призрака, однако Маркс критикует ее как феноменологическую редукцию к призраку (к феноменальности, или к фантазму призрака). Редукция как субъективация телесной формы внешнего призрака есть не что иное, как сверхидеализация и умножение призраков (spectralisation). Маркс цитирует и комментирует Штирнера:
«Подобно тому, как Я обнаруживаю Себя (Ich Mich finde) (надо читать: «юноша открывает себя») «за вещами (Dinge), как дух (Geist), точно так же Я впоследствии с необходимостью обнаруживаю Себя» (читайте: Себя открывает муж) «за мыслями (Gedanken), как их творца и обладателя» (ais ihr Schöpfer und Eigner). В эпоху духов (In der Geisterzeit) мысли, возникшие все–таки из Моего мозга, превосходили Меня внутри меня самого (одолевали юношу); «эти галлюцинации (wie Fieberphantasien) парили вокруг Меня и потрясали Меня, ужасающие силы, мысли принимали телесную (leibhaftig) форму; это были призраки (Gespenster), такие, как Бог, император, Папа, родина и т. д. Уничтожая их телесность (Leibhaftigkeit), я водворяю их в Мое тело и говорю: лишь Я обладаю телесностью (zerstöre Ich ihre Leibhaftigkeit, so nehme Ich sie in die Meinige zurück und sage: Ich allein bin leibhaftig). Коль скоро это так, Я схватываю мир как то, что он есть для Меня, как Мой мир, Моя собственность: Я все соотношу со Мною самим (Undnun nehme Ich die Welt als das, was sie Mir ist, als die Meinige, als Mein Eigentum: Ich beziehe alles auf Mich.)[116].