— Ну, что я вам говорил?! Вот они, целы!.. — потом, вспомнив о своих обязанностях, церемонно представил: — Сеньор Мун… Сеньор Браун… Только, ради бога, не думайте, что это сеньор Краунен, вынужденный из-за вас скрываться под псевдонимом. Тот носит очки, да и глаза темные.
Браун действительно не носил очков. У него были светлые волосы и серые глаза. Кроме того, свойственная многим американцам бесцеремонная манера, которой Мун обычно не выносил.
— Какой сеньор Краунен? Что вы там мелете, мистер Кастельмаре? Вам самому не мешало бы надеть очки, чтобы увидеть, на кого вы похожи! Что означает этот стриптиз? — Браун показал на голые ноги маркиза.
— Это означает, что я пал жертвой американской бомбежки! — огрызнулся маркиз.
— Эти кретины промахнулись. Надо было разбомбить ваш доисторический крысовник.
— Вы давно живете в этом крысовнике? — осведомился Мун.
— Когда я тут поселился, никого не касается, кроме меня самого. Я Хью Браун! А вы случайно не тот Мун, про которого тут наворочено бог знает что? — Браун агрессивно хлопнул увесистым кулаком по папке.
— Тот самый.
— В таком случае должен вам сказать, что эти писаки вас напрасно так расхваливают. Например, дело Спитуэлла. Каждый идиот сразу заметил бы, что русский пистолет был подсунут нарочно. А вы догадались об этом только через месяц.
— Вы интересовались делом Спитуэлла? — спросил Мун.
— А вам какое дело? — Браун собирался еще раз ударить по папке, но маркиз, предвидев это, быстро спрятал ее под пальто. — Считаю, что всякие уголовные истории годятся только для детей… И вообще, сыщики… — Браун презрительно поморщился. — Моего папашу охраняют двое таких остолопов…
— Кто ваш отец?
— Как, вы даже этого не знаете! Пуговицы Брауна! Каждый день мы продаем три миллиона двести тысяч пуговиц! Колоссальное предприятие! Весь Панотарос не стоит столько, сколько папаша зарабатывает на своих пуговицах за час.
— Весьма возможно, — Мун улыбнулся. — И все же не советую так презрительно отзываться о детективной литературе.
— Пойдемте в мою комнату, я вам покажу единственную литературу, которую признаю, — Браун фыркнул.
— Пожалуйста, — Мун пожал плечами.
Они вышли втроем. У двери занимаемого Брауном помещения маркиз остановился.
— Я лучше подожду вас тут, сеньор Мун.
— Не стесняйтесь, мистер Кастельмаре! — буркнул Браун. — Не стесняйтесь! Будьте как дома!
— Спасибо, но ваша комната на меня плохо действует. Я становлюсь женоненавистником.
Переступив через порог, Мун понял загадочные слова маркиза. Все стены были оклеены снимками Эвелин Роджер. Тут были многократно увеличенные фотографии из «Золотой сцены». Обложки и вырезки из всевозможных журналов на всех языках мира, имеющие касательство к Куколке. Кадры из кинофильмов. Просто портреты, один из них почти в натуральную величину. Но главным образом сцены из картины «Новый костюм Евы», давшие возможность изучить во всех подробностях телосложение Куколки.
Браун грохнулся на покрытую клетчатым пледом кровать семнадцатого столетия, покоившуюся на четырех искусно вырезанных головах негров. Бесцеремонно перекинув ноги через спинку, он указал на пол:
— Вот! Здесь все, что необходимо культурному человеку!
На полу валялось великое множество журналов. Почти все они были раскрыты на статьях о Куколке. Изредка попадались рецензии на ее роли, но в основном это были снабженные богатым фотоматериалом описания ее интимной жизни.
Браун закурил отвратительную с точки зрения Муна, пахнувшую медовой патокой сигарету и, стряхнув пепел прямо на пол, продолжал:
— Не понимаю дегенератов, находящих что-то волнующее в раскрытии какого-нибудь случайного преступления. Другое дело — женщина! Сколько головокружительных секретов! А потом, когда она их начинает постепенно открывать! Когда интригующим движением сбрасывает одну тайну за другой! Дыхание перехватывает…
У Муна тоже перехватило дыхание. В одном из раскрытых журналов он увидел отпечатанный в пяти цветах большой снимок. Подпись гласила: «Самые знаменитые гости купального сезона в Санта-Монике!» Одной знаменитостью была Куколка Роджер, второй — Гаэтано. Изобразив на своем лице самодовольного гориллы подобие любезной улыбки, Род подавал киноактрисе зонтик. В его золотых зубах торчала сигара. За ним стояло несколько молодых людей с напряженными лицами и приклеенными к уголку губ сигаретами — скорее всего, телохранители.
— А если говорить о Куколке Роджер, то это даже не женщина, а массовое убийство! — и Браун, иллюстрируя свою глубокую мысль, ловким пинком сшиб со спинки кровати курчавую голову негритенка. Голова покатилась по полу. Браун с интересом следил за ней, как игрок за подкатывающимся к лузе бильярдным шаром.