Приближение Дарка заставило обоих горлопанов замолчать. Поскольку говорить всё равно было бессмысленно, Аламезу пришлось перейти на язык мимики и жестов.
– Я все, я готов продолжить путь, – сообщил моррон, движениями рук и беззвучным шевелением губ. – Вас ждать?
– Мы щас, подожди! Пока нагрудник надень! – прокричала в ответ Ринва, да так громко, что Дарк чуть не оглох. – Минут через пять начнем спуск!
Конечно, за такую глупую выходку Ринву следовало хорошенько отшлепать. Лес вовсе не то место, чтобы во всё горло кричать. Его тишина и спокойствие обманчивы и могли быть нарушены в любой миг либо топотом солдатских сапог, либо стрелами, бесшумно вылетевшими из ближайшего куста. Однако объяснять это оглохшей девице было бессмысленно, а наказывать её – все равно что добивать подранка. Так что моррону ничего не оставалось, как только кивнуть в знак согласия, отойти к уже остывшему костровищу и терпеливо ждать, усевшись на траву.
Нагрудник моррон надевать не хотел, хоть был уверен, что причудливо изогнутая стальная пластина на ремешках смогла бы выдержать сильный удар копья или когтистой звериной лапы. К чему надевать доспех, защищающий лишь небольшую часть тела? Если бы их впереди ожидали сражения с людьми иль вампирами, то смысл бы был. Разумные существа частенько метят в сердце противников; дикие же твари не столь избирательны и бьют туда, куда проще достать, а те из них, кто поумней, либо сразу стараются сорвать голову с плеч, либо пытаются вначале обездвижить человека, оторвав или откусив ему конечности. Одним словом, стальная накладка была совершенно бесполезна, с таким же успехом ее можно было бы надеть, к примеру, на левую пятку и уповать, что неразборчивый зверь ударит именно туда.
Сидя на траве, Аламез медленно оглаживал свою кирку, как будто приручая дикого зверя и привыкая сам к слишком гладкой и тонкой рукояти. Одновременно с этим занятием моррон флегматично наблюдал за поспешными сборами разведчиков. Видимо, до них всё же дошло, что они изрядно нашумели и что в любой миг из чащи могли появиться шеварийские солдаты. Дарк не знал, восстановился ли слух бедолаг, или они по-прежнему туговаты на ухо, но движения парочки были быстры и отточены. На сборы изрядно похудевших, но всё еще тяжелых мешков ушло не более пары минут, а облачение в упрощенное подобие доспехов не отняло более трех. Со стороны его спутники выглядели весьма презабавно, как будто перепившие повар с кухаркой решили позабавиться и обклеили себя чашками да блюдцами, однако моррону было вовсе не до смеха. Дарка посетило весьма неприятное предчувствие; предчувствие того, что большую часть подземного пути ему придется проделать одному, а до этого похоронить компаньонов, предварительно собрав их изгрызенные, обглоданные останки.
Дурные предчувствия и прочие страхи с позором отступают или вовсе трусливо бегут, когда наступает пора действовать. Причина тому очень проста – мозг человека прекращает упражнять себя прогнозами потенциальных угроз и полностью переключается на обработку текущей информации, то есть того, что видят глаза, слышат уши и чует нос. Разум моррона в этом плане мало чем отличается от человеческого, разве что в его распоряжении находится куда больше образов из памяти, и он может сопоставить большее число запахов, картинок и звуков с тем, что когда-то уже воспринимал при помощи органов чувств.
Небольшой отряд герканцев только вошел в заброшенную шахту, а моррон уже точно знал, что в ближайшие полчаса им не встретятся живые существа, если, конечно, не считать таковыми дождевых червей и прочих мелких жучков, копошащихся там, где стены шахтерских стволов были не каменными, а земляными.
Обоняние ощущало лишь затхлость, а слух не различал ничего, кроме тихих шагов спутников, шороха мешков, ерзающих по их плечам, да мерного капанья грунтовых вод, просачивающихся внутрь шахты сквозь покрытый трещинами потолок. Моррону оставалось полагаться лишь на зрение, и именно оно подсказывало, что все, кто когда-то ходил или ползал по этим тоннелям, или давно ушли восвояси, или были мертвы.
Дарк еще никогда так хорошо не видел во время путешествия под землей, и за это он должен был благодарить герканскую разведку, снабжавшую своих агентов чудесным раствором, ярко светящимся в абсолютной темноте и позволяющим хорошо видеть все предметы вокруг в непривычном глазу светло-зеленом цвете.
С факелами было бы намного хуже. Мало того, что пламя, трепещущее на обмотанной тряпками палке, постоянно мерцало и чадило, отчего сильно слезились и болели глаза, так оно еще и выхватывало из темноты лишь крошечный пятачок пространства. Человек, несущий факел, не видел далее двух, в лучшем случае пяти шагов, но зато сам был отлично виден тому, кто скрывался во тьме и, возможно, даже с оружием в руках. Кроме того, у факелов имелся еще целый ряд существенных недостатков. Сквозняк мог задуть пламя, а духота – затушить или заставить его едва трепыхаться, практически не светить. Открытым огнем можно было обжечься или, того хуже, подпалить волосы при неудачном повороте головы. Факел был недолговечен, он служил, самое большее, час, а затем превращался в бесполезную, обгоревшую с одного конца палку.