— Народ! Аллё! О чем вы? — Алиса снова пошла пятнами. — Что за каша? Конец Второй мировой войны. Тысяча девятьсот сорок пятый. Американцы сбросили на Японию атомную бомбу.
— Во, я же говорю — русско-японская, — подвел итог Вадя.
Илья коснулся экрана своего телефона, возобновляя игру.
— Давай, Юля, чего у тебя там, на кухне? — пробормотал он, понимая, что никому ничего уже объяснить нельзя.
— Или русско-финская? — громко прошептал Вадя, склонившись к Саньку.
— Да иди ты! — замахал руками Санёк. — Русско-шведская. Когда Петр Первый был.
— Так бы и сказали, — удовлетворился Вадя. — Шишкина! Чего застыла? Вещай, давай!
Юлька не торопилась прерывать спор. Для нее было важно, чтобы все прониклись моментом, чтобы подготовились — сейчас будет страшно.
— Когда японским ученым не дали сбросить бомбу с чумой, они стали изобретать луч смерти. Зачем проводить страшные многолетние войны? Достаточно навести пушку, выпустить луч смерти, и все умрут. Они долго экспериментировали с разными излучателями, и вот наконец придумали. Это было невероятно просто. Даже пушки не понадобилось. Луч смерти помещался в обыкновенную лампочку. И стрелять из нее не надо было. Вкручиваешь в люстру, зажигаешь свет, и она начинает работать — через минуту все в комнате мертвы. Только у этого луча смерти была одна особенность — умершие не сразу понимали, что они умерли. Так же ходили, так же говорили, так же общались друг с другом. Много таких лампочек успели наделать и до времени складывали все в тайном месте. Но вот выяснилось, что одна коробка с лампочками была отправлена не туда. Хотели ее военным послать, а увезли в магазин. В магазине лампочки быстро раскупили — уж больно они ярко и хорошо горели. И вот засияли лампочки с лучом смерти в домах и школах, больницах и магазинах. И целый город умер. Только люди не знали, что умерли, потому что так же ходили и разговаривали друг с другом. Эти лампочки до сих пор горят. Может быть, даже здесь, в Токио. В нашем отеле. Вы заметили, что на завтраке всегда очень светло? В ресторане яркие хорошие лампочки.
Еще никто не успел осознать, что услышал, а Шишкина уже легко дунула, гася свечу.
Глава четвертая
Тот, кто стоит за стеклом
В первую секунду всем показалось, что и вторая свеча тоже погасла. Закуток погрузился в кромешную тьму, но потом оставшийся яркий солдатик света стал разгонять непроглядность. Сначала несмело, а потом все уверенней и уверенней, как будто отвоевывал право всех свечей мира гореть ярко, во всю силу.
Японцы смотрели на плывущую в сумерках Шишкину, как на богиню.
— И чего? — возмутился Вадя. — Прикол-то в чем?
— У тебя в номере лампочка какая? — с явным презрением спросила Абрамова, которая вдруг подключилась к игре.
— Круглая, — отозвался Вадя.
— Вот то-то и оно, что круглая. Ты последнее время себя как чувствуешь?
— Знаешь, Абрамова! — Вадя заскрипел диваном. — Последнее время я себя особенно хорошо чувствую.
— А знаешь почему? — заскрипела диваном ему навстречу Абрамова.
— Почему?
Вадя замер, ожидая ответа.
Санёк успел подумать, что стоило хотя бы из мужской солидарности предупредить соседа, чтобы он не препирался с Дашкой. Но, с другой стороны, дураков все же лучше лечить сразу, а не по частям. Пускай получит по полной программе. Реанимацией заняться можно будет в номере.
— Потому что ты покойник! — торжественно произнесла Абрамова.
Диван взвизгнул под Вадей.
— Сама ты покойник, — запоздало воскликнул Вадя, хватая себя за коленки.
Притихших японцев накрыло — они сидели тремя совами, забыв о своей дурацкой манере кланяться. Это было хорошо. Как дополнительный бонус к проигранной русско-японской кампании. Пускай знают, как отвоевывать у нас Порт-Артур.
— Мы приносим свои извинения, — забормотал Каору, прижимая ладонь к груди.
Чего он все время извиняется? Что за идиотская манера?
— На том свете сочтемся, — мрачно произнес Санёк. — Даже если кто-то еще не помер, Слепцов в два часа ночи с косой придет и подчистит.
Каору перевел. Хироси вяло улыбнулся.
— Ну что, закончили? — встрепенулся Илья. На экране его телефона летали радужные шарики — он выиграл партию. — Есть хочется.
— Чего это? Еще Санёк не рассказывал, — выдала солиста Шишкина.
Санёк мысленно чертыхнулся. Надо ей, пожалуй, на первой же репетиции подножку поставить, так чтобы с костылем недельку походила. А то больно шустрая стала.
— Нельзя выходить отсюда, пока не рассказаны все истории, — прошелестел Каору.