Стоит над этим поразмыслить.
Потом столько всего было, что я не знаю, жизнь прожитая кажется мне чем-то нереальным. После смерти моих приемных родителей — а они столько всего для меня сделали, что иначе о них я и помыслить не мог — встал вопрос о том, что делать дальше и я снова пришел в Белое Озеро. Теперь уже как посетитель, не как жалкий попрошайка. Лис с сомнением посмотрел на двери бара, но я ободряюще потрепал его за ухо и пошел вперед. Мне хотелось посмотреть в глаза Пасюку, слишком свежи были в моей памяти его слова и поступки. При каждом изменении погоды на спине у меня просыпался шрам от выпущенной ради забавы пули.
Я хотел принять решение: буду ли я мстить этому человеку. Мне почему-то очень хотелось понять его мотивы. Неужели это так сложно: проявить сострадание к мальчику с нечесаным, грязным другом-псом? Нет, это оказалось необычайно сложно, но мне от чего-то очень хотелось знать: почему.
Бармен узнал меня сразу, он не мог не узнать. Увидев, что за мной идет Лис, Пасюк нахмурился, и сделал жест, который следовал трактовать, как приказ убираться. Я и глазом не моргнув, подошел к стойке и сел. Пес тут же присел рядом с моей ногой, очень внимательно оглядываясь вокруг. Казалось, он пытается изучить каждого в этом баре, запомнить его облик, чтобы потом, если что-то измениться, успеть среагировать. Положив на стойку крупную купюру, я, не моргнув, приказал:
— Пива мне, псу воды. Цену назначай сам.
Я увидел, как в глазах Пасюка вспыхнула бессильная злость. Когда человек испытывает чувство вины, но не хочет и стыдится этого чувства, он пытается заслониться злобой или даже ненавистью. Значит, не остался ты равнодушен, Пасюк, значит, мучила тебя совесть…
Еще я заметил, что Пасюк готов сделать следующий ход. Он взял со стойки купюру и убрал ее в кассу, хотя отданных мною денег хватило бы на десять стаканов пива. Повернувшись, он ушел в подсобку, но вскоре вернулся с глубокой тарелкой чистой воды. У тарелки было голубое донышко и отколотый край. Поставив тарелку на стойку, Пасюк налил мне пива, после чего, отвернувшись, стал сосредоточенно пересчитывать стаканы.
Я поджал губы и, отстучав по стойке короткую дробь, сделал большой глоток холодного пива. Пасюк внезапно дернул плечом и, повернувшись ко мне, спросил приглушенно:
— Вы больше ничего не будете, молодой человек? Вас можно рассчитать?
Я удивленно приподнял левую бровь, глядя в упор на бармена.
Подождав немного, Пасюк терпеливо переспросил:
— Вы и ваш… пес… ничего более заказывать не будете?
Я покачал головой, и бармен отсчитал мне сдачи, не взяв ничего за воду для собаки.
— Вы больше не ищете работу? — внезапно спросил Пасюк, сощурившись, и его глаза стали походить на две узкие щелочки. При этом он сжал зубы так, слово пытался скрыть гримасу боли.
Я снова покачала головой, допил залпом пиво и ушел из Белого Озера. В конце концов, нужно было учиться прощать. Что я получу от мести этому человеку?
И я простил его. Сидеть в Малаховке я не хотел, этот городишко осточертел мне ужасно, кроме того, я искренне боялся встретиться с Нунси — кто меня знает, вдруг не удастся совладеть с самим собой — потому я отправился пешком куда глаза глядят. Так жизнь свела меня с Лысым, чья жизнь оказалась в моем полном распоряжении…
В безлюдный котлован меня загнала погоня. Поводырем моим был страх. Советчиками — холод и боль. Лохматый Лис понурившись плелся впереди. Я давно уже предоставил ему выбирать дорогу, тем более что ночью мои глаза уступали его.
Ни на что не осталось сил.
Нунси ничего не забыл.
Нунси ничего не простил.
Не пойму до сих пор, за что он взялся тогда мне мстить. Разве я заслужил подобной участи? Что я сделал ему плохого? Я столько работал на него по сути дела бесплатно за тарелку супа для себя и своего друга. А Лис, на самом деле, отлично охранял его магазин, и не было случая, чтобы его бакалею вскрыли или оттуда что-то пропало. Сам хозяин магазина считал по-другому. Ненависть, которую он по непонятной причине ко мне испытывал, не знала границ…
Мы с псом прошли уже не одну деревню, я думал, что вскоре мы доберемся до родного дома в лесу за оврагом, где был убит дед. На некоторое время я рассчитывал обосноваться там. Я не боялся, что меня найдут, потому что не представлял подлинной опасности. Я полагал, что, однажды обыскав дом, туда более никто не сунется. В общем-то, я был наивен, мне бы следовало остерегаться мест, куда могли прийти мои недоброжелатели. Впрочем, судьба рассудила иначе, и мой путь был повернут в совершенно ином направлении.