Нам пришлось хоронить… то, что от людей осталось. И маму в том пожаре похоронили, — она тяжело вздохнула. — В доме, который ближе всего к церкви был, хозяева три газовых баллона держали, вроде как богатые, на зиму запаслись… такой ужасный взрыв был, от него колокольня осыпалась. Теперь некому восстановить, да и не надо. Сюда редко приходят, детей крестить или обвенчаться, а так… кому теперь нужно грехи отпускать, все люди больше о выживании заботятся, Бог стал не нужен.
— Не говори так, — тихо попросил я. — Отец услышит.
— Он знает, — Даша пожала плечами. — Он умный человек и понимает, что заставить верить во что-то можно, лишь сделав из человека раба или фанатика. В конечном итоге наши мысли принадлежат только нам.
Да девочка, — думал я, слушая ее, — ты еще так мала, неужели не понимаешь, насколько наши мысли зависят от мнения окружающих, от их слов, суждений, от уверенности, которую они на нас выплескивают. Стоит тебе попасть в большую толпу и ты, непривычная к людям, вконец себя потеряешь.
— К отцу все больше идут те, кому помощь нужна, — тем временем продолжала Даша. — думаешь, он видел что-то хорошее? Думаешь, Бог о нас помнит? Да он проклял нас! Ну что ты молчишь?!
— А вас было за что проклинать? — глядя в истерично сверкающие глаза девушки, равнодушно спросил я. В этот момент из-под колуна Ефрема отлетело большое полено и упало к нашим ногам. Даша дернулась и отодвинулась в сторону.
— Не люблю, когда папа колет дрова, он становится совсем другим. Чужим и далеким.
— Он отдыхает, — подсказал я. — Иногда очень полезно ни о чем не думать.
— Я так не могу. И мама так не могла. Ну почему она погибла?! Почему была не с нами, зачем пошла в тот взорвавшийся дом?
Я ничего не сказал. Что я мог ей ответить? Она спрашивала меня так, словно бы я знал ответы на все вопросы. А я был здесь всего лишь гостем, которого только что упрекнули… в неблагодарности. Я понял, что этой ночью уйду. Оставлю этим двоим большую часть денег, и уйду, только надо переговорить с Ефремом…
— Долго хромать потом будешь, если уйдешь сейчас. По сырости или просто погода поменяется…
Ефрем вытер пот и предложил мне папиросу.
— Я думал, служители церкви не курят, — усмехнулся я, глядя на то, как Даша с фанатизмом вычесывает из шкуры покорного Лиса репьи и колтуны.
— Я служу людям и себе, — спокойно ответил Ефрем. — Этого достаточно.
— Тогда я хотел бы кое-что обсудить с вами…
— Хочешь знать, кто такой Саркисов?
— Да, хочу.
— Ну, хорошо, только докуривай и пошли в избу — не могу я долго смотреть на церковь, тоскливо становится. Да и комарья уже прибыло, ишь как вьются! — он добродушно прихлопнул впившееся в шею назойливое насекомое.
Я потушил окурок и, опираясь на палку, поднялся. Мы прошли в просторную избу и сели за стол у окна.
Ефрем зажег маленькую плитку, газовый голубой огонек принялся терпеливо облизывать чайник.
— Ужин позже будет, — предупредил меня батюшка. — Пока чайку.
Водрузив на стол худую, церковную свечу, Ефрем зажег ее, поставил на стол чашки и мисочку с сушками. Лишь потом сел напротив.
— Саркисов, сынок, человек непростой. Говорят, он обладает способностями сверх человека.
— Чушь! — фыркнул я, и батюшка тут же воткнул в меня свой хмурый взгляд.
— А я тебе антибиотик сегодня колол? — спросил он с сарказмом.
— Позже, — спокойно отказался я. — Слушаю вас.
— Экий ты бойкий стал, как от своего хозяина отделался, — проворчал Ефрем. — Поучись быть внимательным и скромным, это тебе не повредит.
Я вздохнул.
— Ладно те, не дуйся, — Ефрем поднялся и снял с плиты зашипевший чайник. — Просто не стоит оспаривать слова, не дослушав их до конца.
— Простите, — извинился я.
— Расти, — коротко посоветовал батюшка, наливая мне кипятку. — Так вот, Саркисов был командиром одного из подразделений смертников-ликвидаторов на аварийной чернобыльской станции. Ему дали три десятка молодых и зеленых парней и велели расчистить крышу.
— Да они же все умерли уже! — не удержался я от очередного восклицания. Слухами, как говориться, земля полнится.
— Эх, — насмешливо махнул на меня рукой Ефрем. — Все умерли, да не все. Иван Саркисов не только выжил, но и прибывает в удивительном здравии. Когда я видел его в последний раз… да, ему тогда было сорок шесть лет и было это…