Пролог
Его спасло то, что, казалось бы, должно было убить. Потрясающее везение.
Невидящим взглядом человек уставился на тонкий лучик света, пробивавшийся откуда-то сверху, через завалы камней и перекрытий, через пелену дыма, разъедающего легкие.
Выживший закашлялся и глухо застонал от боли, нога была зажата между грудой обломков и бетонной плитой рухнувшего потолка, каждая клеточка тела, казалось, горела огнем.
Здесь, внизу, дыма было меньше, он устремлялся наверх, оставляя призрачный шанс на спасение. Воздуха не хватало, перед глазами стояла муть, хотелось вдохнуть глубже, но грудь сдавливал незримый обруч. В голове шумело, человеку казалось, что в виски вбиты гвозди – настолько это было мучительно.
На подбородке и щеках липкой коркой запеклась кровь, хлынувшая из носа и ушей, когда грянул взрыв. Что было дальше, несчастный не помнил. Как оказался здесь, под завалом, живым – тоже.
Он лежал и слушал гулкие удары сердца, казавшиеся набатом в тишине и темноте. Где-то далеко журчала вода, утекая свободным потоком из искореженных труб.
Каждое движение причиняло бесконечную боль, казалось, тело существовало отдельно от разума, чужое, бесполезное. От него хотелось избавиться и улететь далеко отсюда, сбросить груз бессмысленной оболочки из плоти и крови, который доставлял такие страдания. Мысли, одна за другой, проносились в сознании, бестолковые, странные, каждая – как осколок витража, а вместе не собрать…
Выживший молчал и боялся пошевелиться, выжидая. Откуда-то сверху на лицо упала крохотная капля, растаявшая снежинка. И вместе с ней пришло осознание: «Я жив!»
Страх нахлынул с такой силой, что в глазах снова потемнело. Погребен заживо. Замурован среди развалин – умирать долгой и мучительной смертью. Один. Один!
– Расплата… – прохрипел человек. Голос, сорванный, жуткий, эхом отозвался от стен, уходящих наверх, к свету.
По лицу потекли слезы, смывая гарь, растравляя обожженную кожу.
– Это расплата, расплата… – как безумный, шептал несчастный. – Это расплата!
Он смеялся и плакал, дико озираясь вокруг, насколько мог повернуть голову. Перекрытия рухнули друг на друга, образовав защитную пещеру среди обломков и раскрошенного бетона. Между ними был узкий лаз, и дальше вверх уходила почти отвесная стена вентшахты, которая чудом выстояла после взрыва. И там, недосягаемо высоко, была свобода.
Выживший не знал, сколько времени прошло. Он мысленно задавал себе десятки вопросов, на которые не было ответов. Зажатая нога с каждой минутой немела все больше, становилась чужеродной, словно бы не принадлежащей телу.
Страх придал человеку сил. Пленник рванулся, оставляя на щербатом бетоне капли крови, и вдруг понял – свобода. Его больше ничто не удерживало, кроме собственной боли и отчаянья.
Судьба в который раз даровала ему шанс. Если бы не каменный мешок, обожженное до волдырей тело и отчаянно гудящая голова, выжившему могло бы показаться, что мирозданье приберегло его для особой миссии, в который раз вырывая его с того света. Но воспаленный, измученный рассудок не был способен на такие размышления. Наверх, к свободе. Спастись. Думать – позже.
На одних рефлексах, на мгновения забыв про боль, человек пополз из своего укрытия, отталкиваясь ногами, сдирая ногти в борьбе за жизнь. Наверх. Неважно как. Прочь из разрушенных подземелий, лучше умереть, последний раз взглянув на мертвый город, и закончить свой путь вместе с ним, чем долго и мучительно подыхать под бетонными плитами, глядя туда, где есть свобода, но не умея взять ее.
Он подтянулся на локтях, извиваясь ужом, миновал тесный лаз между обломком плиты и стенкой вентшахты и неимоверным усилием уцепился за скобу лестницы, ведущей на поверхность.
Здесь по-прежнему было дымно, и к едкому духу паленой краски и проводки примешивался чуть сладковатый, почему-то очень знакомый запах.