— Ты ведь не веришь в это?
— Во что?
— То, что здесь написано, — говорит она, показывая рукой на журналы.
— Я верю в то, что моя точка зрения не имеет значения.
— Но нет ничего невозможного, когда дело касается Джонни Каннинга, верно?
Я резко смотрю на нее, когда она жалит меня моими же словами.
— Верно.
Она хмурится, побежденная, и возвращается к своей кассе.
Заканчиваю свои дела, пытаясь выкинуть всю историю из головы. В три часа дня отмечаю время ухода, хватаю несколько бакалейных товаров и иду на кассу. В четыре часа я должна вернуться на инвентаризацию. Мне хватит времени увидеть Мэдди после садика и оставить ее у отца. Я расплачиваюсь и собираюсь уходить, когда замечаю «Хроники Голливуда» под кассой Бетани, что означает, она их купила.
— Слушай, ты встречала Джонни Каннинга, верно? — спрашиваю. — И он был мил с тобой?
— Да.
— Ведь это то, что имеет значение, верно? Что бы эта желтая газетенка ни говорила о нем плохого, тебе кажется по-другому. Не позволяй какому-то человеку, который сидит за компьютером и придумывает сенсационную историю, менять твои представления о том, во что ты веришь.
Она улыбается.
Я не поддерживаю.
На самом деле почти съеживаюсь.
Как будто, чтобы добить меня, «Веришь ли ты» в исполнении Шер начинает играть по радио, и я полагаю, что вот мое время уходить. Нужно в срочном порядке обновить саундтрек к моей жизни. Усевшись в машину, доезжаю до дома отца, как раз когда прибывает школьный автобус. Мой отец сидит на крыльце в своем кресле-качалке, смотря на соседние дома.
— Ах, вот моя девочка! — говорит он, поднимаясь на ноги, расставив руки. Мэдди бежит к нему в объятия, волоча свой рюкзак по земле.
— Знаешь что, дедуля?! — восклицает она, не давай ему времени предположить, когда продолжает. — Я видела, что с Бризо случился несчастный случай, поэтому мама разрешила мне нарисовать ему картинку!
Глаза моего отца расширяются, когда он смотрит на меня.
— Я пообещала ей, что мы найдем адрес и отправим ее ему, — объясняю. — Что-то вроде почты для фанатов.
— Имеет смысл.
— Ты хочешь тоже нарисовать, дедуля? — спрашивает Мэдди. — Уверена, что мой рисунок будет лучше, но ты тоже сможешь попробовать.
Папа сердито смотрит.
— Почему ты считаешь, что твой будет лучше?
— Потому что я лучше тебя в рисовании, — поясняет Мэдди. — Ты тоже хорош, а мамочка не умеет рисовать.
— Эй, — говорю, защищаясь. — Я могу нарисовать несколько классных звездочек.
Мэдди драматически закатывает глаза, убедившись, что я это вижу, и произносит:
— Это не считается, — прежде чем заходит внутрь.
— Ты слышала девчонку? — говорит папа, ухмыляясь и пихая меня локтем, когда я присоединяюсь к нему на крыльце. — Твои звезды не считаются, детка.
После того, как делаю Мэдди и папе сэндвичи, в то время как они садятся за стол с листами и карандашами и упаковкой шоколадного пирога на столе (думая, что я этого не замечаю), я целую Мэдди в макушку.
— Должна вернуться на работу, золотко. Увидимся вечером.
Когда выхожу на улицу, начинается морось. Фу, ну почему так дождливо в последнее время? Вытаскивая ключи, начинаю спускаться с крыльца, когда замечаю движение. Поворачиваюсь в направлении своей машины и резко замираю.
Мое сердце ухает в пятки, желудок завязывается в узел. Мгновенно дыхание покидает мои легкие, и я в шоке вижу знакомое лицо. О, боже. Все во мне кричит: «Беги... беги... беги... убирайся, пока есть возможность», но я не могу пошевелиться.
Он одет в джинсы и черную футболку, на голове кепка. Черная кожаная куртка накинута на плечи, правая рука в слинге. Вся его кожа в синяках и порезах, но это он.
Джонатан Каннингем.
На нем солнцезащитные очки, поэтому я не вижу глаз, но чувствую его взгляд на своей коже. Он не говорит, выглядя так, будто так же напряжен, как и я. Мои внутренности стянуты, грудь сжимается от боли, когда я резко вдыхаю.
— Привет, — произносит Джонатан, после мгновения напряженной тишины, и этого слова достаточно, чтобы одурманить меня.
— Чего ты хочешь? — спрашиваю, пропуская приветствие; мой тон резче, чем мне бы хотелось.
— Я просто подумал... — он смотрит мимо меня в сторону дома. — Я подумал, может...
— Нет, — слетает с моих губ.
Он вздыхает, его грудь поднимается и опадает, когда парень опускает голову.
— Мы можем хотя бы поговорить?
— Ты хочешь поговорить?
— Просто разговор. Это все, о чем я прошу. Минута твоего времени.
— Поговорить.
— Да.
Мне так сильно хочется снова сказать нет. Горечь, укоренившаяся глубоко внутри меня, жаждет отшить его. Но я не могу. Так же сильно, как думала, что хочу... я не могу сказать нет, хотя бы не выслушав его. Потому что это не обо мне, независимо от того, насколько личным все чувствуется. Это касается маленькой девочки внутри дома, которая раскрывает всю свою душу на картинке ради мужчины, которого считает своим героем.
— Пожалуйста, — просит он, воодушевленный моим молчанием — тем фактом, что я еще не сказала нет. — Тебе не жалко побитого парня?
— Ты хочешь моей жалости?
— Я приму все, что ты мне предложишь.
— Послушай, прямо сейчас мне некогда, — говорю, сходя с крыльца на дорожку. — Я могу опоздать.
— Значит, после, — просит он. — Или завтра. Или послезавтра. Когда ты решишь. Когда тебе подойдет. Я буду там.
Я буду там. Сколько раз я жаждала услышать эти слова? Даже не уверена, что он имеет их в виду.
Медленно приближаюсь, останавливаясь рядом со своей машиной, всего полметра разделяет нас.
— Сегодня я работаю до девяти. Если у тебя есть что-то мне сказать, скажешь после этого, но сейчас...
Он отступает, кивая.
— Ты хочешь, чтобы я ушел.
— Пожалуйста.
Я проскальзываю мимо него, забираюсь на пассажирское сиденье, смотря в зеркало заднего вида, как он колеблется, прежде чем уйти. Джонатан идет пешком, его шаги медленные. Я не знаю, откуда он пришел. Не знаю, куда идет. Не знаю, чего он ждет от меня.
Я не знаю, почему мое сердце ускоряет бег.
Не знаю, почему мне хочется расплакаться.
Я уезжаю на работу после его ухода и опаздываю на пару минут. Но никто не делает замечания. Я потеряна в своих мыслях, задаваясь вопросом, что он делает и что планирует сказать. Не уверена, что какие-то слова могут исправить сложившуюся ситуацию, но есть те, что могут сделать ее хуже.
— Кеннеди!
Я вздрагиваю и поворачиваюсь на звук голоса Бетани, которая стоит в дверном проеме склада.
— Что?
— Около пяти минут я разговариваю с тобой, а ты даже не слушаешь, — она смеется. — Неважно, просто хотела попрощаться.
— Так рано уходишь сегодня?
— Больше поздно.
— Я думала, ты до девяти?
— Так и есть, — отвечает она, смотря на зазвонивший телефон. — За мной приехали. Я ушла!
В замешательстве смотрю на часы: почти девять тридцать. Я потеряла счет времени. Откладывая все, отмечаю время ухода, избегая разговора с Маркусом. Мне нужно добраться до дома отца, прежде чем покажется Джонатан.
На полпути к машине, я останавливаюсь, когда замечаю его. Он здесь. Джонатан сидит на капоте моей машины на темной парковке, его голова опущена, кепка прячет лицо от посторонних взглядов.
Он еще не заметил меня. Приближаюсь, изучая его. Если хочешь увидеть чье-то истинное лицо, взгляни на него, когда он думает, что находится в одиночестве.
Мужчина вертится, кажется, будто не может усидеть на месте. Нервничает, как я думаю. Тревожится. Или, может, просто под кайфом. Я почти встаю перед ним, когда он все-таки замечает. Замирает, поднимаясь.
На это раз без очков, но он не встречается со мной взглядами.
— Как ты узнал, где я работаю?
Джонатан опускает взгляд, как будто пялится на мою грудь, поэтому я смотрю вниз и закатываю глаза. Рабочая форма. Хах. Я ходячая реклама для «Пигли Кью».