— Хорошо, что вас не спрашивают, верно?
Она смеется, похлопывая меня по спине.
— Конечно, ведь если бы спросили меня, я много чего сказала.
— Например?
Жалею о своих сказанных словах сразу же. Эта женщина готова, не колеблясь, обдать меня ядом своих слов.
— О, нет, я не буду играть в эту игру.
— Какую игру?
— В ту, где я даю тебе еще больше поводов хандрить и жалеть себя.
— Я не хандрю.
— Сказал он депрессивным голосом.
Смеюсь из-за ее издевок.
— Должен вам сказать, что у меня был хороший день.
— Ну, хорошо тебе, — говорит женщина. — Если голоден, то еда на кухне, но я иду спать, поэтому никакого шума.
— Да, мэм.
Понедельник наступает и быстро проходит.
Я провел почти весь день в кровати, но миссис Маклески не устроило это. Проснулся от стука в дверь во второй половине дня, и мне был брошен список дел.
Дела, которые был должен сделать я.
— Раз ты остаешься здесь, — сказала она. — От тебя должна быть польза.
Я сделал все, по крайней мере, то, что смог. Уборка, развешивание фотографий, смазывание скрипящей двери. Было не так легко с пораненным запястьем, и я не привык к ручному труду, но все сделал, занимая себя в ожидании вторника.
Вторник.
В пять вечера вторника я появляюсь у двери квартиры Кеннеди с двумя большими коробками пиццы: сырная пицца только с сыром, как просила Мэдисон, а во второй «безобразие» сделано из ветчины и ананасов.
Помедлив, стучу в дверь, слыша торопливые шаги внутри, прежде чем дверь распахивается, и маленький шар энергии передо мной улыбается.
— Мэдисон Жаклин! — кричит Кеннеди, входя в поле моего зрения. — Что я говорила о том, как правильно открывать дверь?
— Ох, — глаза Мэдди расширяются, и прежде чем я могу произнести хоть слово, она закрывает дверь прямо перед моим лицом. Стою мгновение, прежде чем дверь тихонько приоткрывается, Мэдди высовывает голову наружу и шепчет:
— Ты должен постучать.
Как только дверь снова закрывается, я стучу.
— Кто там? — кричит Мэдди.
— Джонатан.
— Какой Джонатан?
Я смеюсь, крепче обхватывая коробки с пиццей, когда они начинают выскальзывать. Прежде чем могу ответить, дверь снова открываться, и передо мной стоит Кеннеди.
— Извини, — бормочет она, показывая мне входить, пока хватает Мэдисон за плечи. — Мы работаем над правилами поведения с незнакомцами. Она слишком доверчива.
— Но я знаю, что это он, — спорит Мэдди.
— Ты никогда не можешь быть полностью уверена, — отвечает Кеннеди. — Всегда нужно перепроверить.
Открываю рот, чтобы высказать свою точку зрения, но останавливаю себя, не уверенный, приветствуются ли здесь мои советы. Не хочу, чтобы меня вышвырнули отсюда, даже не поев пиццы.
— Так, эм, должен ли я?.. — приподнимаю коробки с пиццей, замолкая.
— Ох, точно. На кухонный стол.
— Я покажу тебе! — объявляет Мэдисон, как будто я и так не знаю, куда идти, но все равно позволяю ей вести меня. Кеннеди закрывает дверь и следует за нами. Ставлю коробки на стол, и Мэдисон, немедля, открывает верхнюю. Морщится и выглядит шокированной.
— Фууу!
— Да, ладно... — смеется Кеннеди, глядя на пиццу. — Ветчина и ананасы.
— Почему этот фрукт в пицце? — спрашивает Мэдди.
— Потому что так вкуснее, — отвечает Кеннеди, убирая верхнюю коробку, перед тем как открыть вторую. — А эта для тебя.
Мэдисон пожимает плечами, хватает кусок сырной пиццы и начинает есть прямо из коробки. Я рассматриваю это как норму, так как Кеннеди садится рядом с ней и делает то же самое.
— Ты вспомнил, — говорит она, отламывая кусок пиццы с ананасом и начиная откусывать.
— Конечно, — отвечаю, хватая кусок сырной с коробки для Мэдди. — Почти уверен, что буду помнить это всю жизнь. Такое не забывается.
Раздается мягкий смех Кеннеди, и она дарит мне самую искреннюю улыбку, которую я видел за последнее время от нее. Улыбка исчезает, когда она отводит взгляд, но, черт побери, это произошло.
— Тебе стоило принести хлеб, — говорит Мэдисон, вставая на свой стул коленями и наклоняясь ближе, соперничая за мое внимание, как будто боится, что я ее не вижу. — И куриные крылышки!
— Ох, не знал, что ты любишь их, — говорю, — иначе бы принес.
— В следующий раз, — говорит она уверенно, это даже не является для нее вопросом.
— В следующий раз, — отвечаю.
— И содовую тоже, — говорит она.
— Никакой содовой, — присоединяется к разговору Кеннеди.
Мэдисон смотрит на свою маму, затем наклоняется и шепчет:
— Содовую.
— Не уверен, что твоей маме это понравится, — говорю с сомнением.
— Все хорошо, — спорит Мэдди. — Она также говорит дедуле, но он все равно дает мне содовую.
— Это потому что ты эмоционально шантажируешь его, — вступает Кеннеди.
— Нет-нет! — восклицает Мэдди, глядя на свою маму. — Я не шантажирую его!
Кеннеди фыркает.
— Откуда ты знаешь? Ты даже не знаешь значение этого слова.
— И? — удивляется Мэдисон. — Я совсем не жирная.
Стараюсь не рассмеяться, но, Иисус Христос, такое чувство, будто она спорит с самой собой. Кеннеди всегда была чертовски упряма, но я не лучше. Вот почему, когда мы ругались, это было адом.
— Ты смотришь на него щенячьим взглядом, — говорит Кеннеди, хватая Мэдисон за подбородок, сжимая ее пухлые щечки. — И говоришь, что будешь любить его больше всех, если он даст тебе попить кока-колы.
— Потому что так и есть, — говорит Мэдди.
— Это эмоциональный шантаж.
— Ох, — Мэдисон морщится, затем поворачивается ко мне, когда мама отпускает ее. — Как насчет рутбира?
— Боюсь, что нет, — говорю ей. — Прости.
Мэдисон хмурится, выходя из-за стола, чтобы взять сок из холодильника.
Повисает тишина, но она длится пару секунд, прежде чем Мэдисон решает, о чем хочет поговорить. Малышка может исправить любую неловкую ситуацию, осознаю я, когда она болтает, делится историями о том, что и кто делает на занятие «Покажи и расскажи» в подготовительном классе.
— Иди мой руки, — наставляет ее Кеннеди, когда Мэдди доедает пиццу; все ее лицо и руки в соусе. — Закончишь домашнюю работу и сможешь поиграть.
Мэдисон спрыгивает со стула и убегает. На расстоянии слышен шум воды, когда Кеннеди убирает остатки со стола.
— Домашнее задание в детском саду, — хмыкаю я.
— Просто рисование, — объясняет, снова садясь напротив меня. — Нарисовать три предмета, которые начинаются с буквы «С». Не очень сложно, но Мэдди любит рисовать, она никогда не останавливается на трех. Может изрисовать весь альбом.
Звучит похоже на кое-кого, кого я знаю — ее маму, которая барабанит по столу, выглядя обеспокоенной. Кеннеди всегда была суетливой, но использовала эту энергию для созидания.
— Ты все еще пишешь? — интересуюсь.
— Нет.
— Почему?
Кеннеди пожимает плечами.
Я хочу, чтобы она посмотрела на меня. Знаю, что это лицемерно, эгоистично. Я хочу многого. Прошу о многом. О большем, чем заслуживаю, после всего, что было. Я обидел ее, и хотел бы все исправить, быть тем мужчиной, каким она меня представляла раньше.
Вытягиваю руку, мои пальцы едва касаются ее, прежде чем она убирает руки. Кеннеди прячет их под столом, сжимая в кулаки, вероятно. Не сомневаюсь в этом. Однако она встречается со мной взглядом.
— Что мне сделать? — спрашиваю. — Я готов на все.
Я звучу чертовски отчаявшимся, знаю, но так и есть. Мой психотерапевт сказал бы, что это не здорово, что я созависим. Джек, вероятно, сказал бы мне перестать быть жалким ублюдком. Клифф напомнил бы, что весь мир у моих ног, но, кажется, это не имеет значения, не когда единственный человек, который по-настоящему верит в меня, смотрит на меня так, будто я худший из худших.
Кеннеди медлит, но прежде чем может ответить, влетает Мэдди, кладя листок на стол между нами.