С опозданием на пятнадцать минут ты открываешь дверь классной комнаты и входишь, перебивая учителя, уже начавшего лекцию. Останавливаешься на доли секунды, чтобы закрыть дверь. Ты — прогульщик, нарушаешь дресс-код: твой галстук висит свободно, белая рубашка не заправлена — немного хаоса посреди совершенства — портит имидж политической подготовительной школы.
— Мистер Каннингем, — говорит учитель, бросая на тебя прищуренный взгляд. — Как мило, что вы осчастливили нас своим присутствием этим утром.
— С удовольствием сделал это, — говоришь ты. В голосе сквозит сарказм, когда направляешься в заднюю часть комнаты, к пустующему столу. — Показался бы раньше, но... не особо хотел находиться здесь.
Повисает неловкая тишина, кто-то откашливается, следует долгая пауза, когда никто не говорит, пока ты садишься на свое место. Ты не просто плюешь на все правила приличия, ты изменяешь их под себя. Все чувствуют себя некомфортно.
— Как я и сказал, — вещает учитель, — отцы создатели...
Мужчина говорит. Много говорит. Ты раскачиваешь стул, чтобы он стоял на задних ножках. Осматриваешь классную комнату, изучая своих одноклассников, лица, которые ты хорошо знаешь, но те, на которые не хочешь смотреть, как вдруг смотришь направо, на стол рядом с собой, и видишь ее.
Лицо, которое ты не видел прежде.
Это просто девчонка, ничего особенного. Ее заколотые каштановые волосы спадают по спине. Ее кожа незагорелая, как у остальных девушек. В двенадцатом классе только три девушки из тридцати человек. Всего лишь десятая часть составляющей класса.
Может, поэтому ты пялишься на нее, поэтому не можешь оторвать от нее взгляда. Девушки все здесь сродни единорогам, даже самые обычные. Даже не нужно относиться к знатным семьям.
Или, может, есть другая причина.
Может, это нечто другое, что отличает ее.
Твой взгляд не так просто игнорировать, хоть девушка и пытается. Ее кожу покалывает, как будто ты к ней прикасаешься. Мурашки расползаются по спине. Она ерзает, играя с дешевой черной ручкой, постукивая ею по блокноту, в котором еще ничего не писала.
Нервничая, девушка отбрасывает ручку, сжимая руки в кулаки, когда опускает их под стол. Ты опускаешь взгляд, голубые глаза встречаются с ее на мгновение, прежде чем она отводит свой, делая вид, будто сосредоточена на уроке, но никого так не заботит то, что говорит учитель.
Урок длился целую вечность. Учитель начал задавать вопросы, и почти все в классе поднимают руки. Она держала свои спрятанными под столом, пока ты продолжал раскачивать свой стул, не переживая ни о чем.
Несмотря на то, что ты не тянешь руку, учитель вызывает тебя. Снова и снова. Каннингем. Ты оттарабаниваешь ответы скучающим тоном. Другие запинаются, но тебе даже не нужны паузы. Ты знаешь предмет. Немного похоже на цирковой номер, как лев, прыгающий через обруч.
Если они слишком сильно начнут давить на тебя, заставляя выступать, может, ты начнешь отрывать головы? Хм-м...
Когда урок заканчивается, все собирают вещи. Ты отодвигаешь стул так, чтобы он издал визжащий звук, пока встаешь. Ты не принес с собой ничего. Никаких книг. Листов. Даже нет ручки. Стоишь между столами, наклоняясь к новой ученице.
— Мне нравится твой лак для ногтей, — говоришь, твой голос игривый, пока она берет свой нетронутый блокнот.
Девушка поднимает голову, встречаясь с тобой взглядом. Ты изумлен, первый намек на что-либо, кроме скуки. Ее взгляд перемещается на свои ногти, к дешевому блестящему голубому лаку, покрывающему их.
Ты уходишь.
— Будь вовремя завтра, Каннингем, — кричит учитель.
Ты даже не смотришь на него, говоря:
— Не обещаю.
День тянется и продолжается. Ты спишь большую часть литературы и не испытываешь проблем в математике. На сравнительной политике скучно, когда ты снова выпаливаешь ответы на вопросы. Девушка сидит рядом с тобой на каждом уроке, достаточно близко, что твое внимание переключается на нее при каждом перерыве. Смотришь, как она борется. Наблюдаешь, как она бормочет неправильные ответы. Другие тоже наблюдают, перешептываясь друг с другом, как будто пытаются понять, как простолюдинка могла к ним попасть, но ты смотришь на нее как на самое нескучное создание, с которым столкнулся.
На физическом воспитании в конце дня ты более заинтересован. Этот глупый бег круг за кругом, и ты быстрый, настолько быстрый, что раздражаешь всех. Им не нравится, когда ты лучше их. Вдобавок к разрушению имиджа, проделываешь дыру в их уверенности в себе.
Когда уроки закончены, все направляются к своим шкафчикам в раздевалке. Ты мокрый от пота, но не утруждаешь себя переодеванием, стоя на улице. Девушка выходит, но едва делает шаг, как ее зовет директор.
— Гарфилд.
Она задерживается, поворачиваясь посмотреть на мужчину, когда он выходит в коридор.
— Сэр?
— Знаю, что ты новенькая, — начинает он. — У тебя была возможность ознакомиться со школьными правилами?
— Да, сэр, — отвечает она.
— Значит, ты знаешь, что нарушаешь школьную политику, — говорит он. — Ногти должны быть без лака, исправь это к завтрашнему дню.
Он уходит.
Она смотрит на свои ногти.
Ты смеешься.
Ты, который нарушал политику школы весь день, и тебе об этом не сказали ни слова.
Есть небольшая парковка для учеников, которые водят самостоятельно, но ты обходишь здание и направляешься туда, где учеников забирают. Девушка тоже идет туда, в самом конце толпы, затем садится на землю и прислоняется к зданию, вытаскивая свой блокнот.
Открывая его, она начинает писать.
Подъезжают черный седан за седаном, толпа рассасывается. Через полчаса остается только пару человек.
Через сорок пять минут остаетесь вы вдвоем.
Ты ходишь туда-сюда, твой взгляд прикован к ней.
— Полагаю, я не единственный, кто застрял тут.
— Мой отец работает до четырех, — отвечает она, переставая писать, и поднимает голову. — Скоро должен быть здесь.
— Ага, а мой отец — придурок, — говоришь ты. — Он упивается моими страданиями.
— Почему ты не водишь?
— Могу спросить у тебя то же самое.
— У меня нет машины.
— У меня есть, — отвечаешь. — Но мой отец — придурок. Он думает, если я буду ездить на ней, то начну пропускать занятия.
— Так и есть?
— Да.
Она смеется, и ты даришь ей улыбку, когда рядом со школой появляется черный автомобиль — лимузин.
— Итак, Гарфилд? — говоришь ты. — Как кот?
— Скорее, как бывший президент.
— Твое имя подходит фамилии?
— Кеннеди.
Ты смотришь на нее с удивлением,
— Шутишь?
— Мое второе имя Рейган. Ну, знаешь, чтоб уж наверняка.
— Ах, боже, это чертовски жестоко. А я думал, что плохо быть Каннингемом.
— Как нынешний спикер палаты?
— Так же известный, как придурок, который забрал мои ключи, — говоришь ты. — Можешь звать меня Джонатан.
— Джонатан.
Ты улыбаешься, когда она произносит твое имя.
Лимузин подъезжает, и ты смотришь на него в нерешительности, как будто какая-то часть тебя не хочет оставлять ее здесь одну.
Или, может, твое нежелание связано с тем, кто ждет тебя.
Спикер Грант Каннингем.
Опускается окно с пассажирской стороны, и виден мужчина, его внимание приковано к чему-то в его руках.
— Залезай в машину, Джон. У меня есть дела.
В его голосе нет ни капли теплоты. Он даже на тебя не смотрит.
Ты оглядываешься на девушку, прежде чем залезть в лимузин, в то время как она возвращает внимание к своему блокноту.
И ты этого не знаешь, но эта девушка… Та, что осталась снаружи школы в одиночестве… Она сидит и пишет о тебе. У тебя есть все задатки современного трагического героя, и она никогда не чувствовала себя настолько вынужденной узнать чью-то историю ранее, хоть это и кажется немного преследовательски, брр.