В тот момент я не поняла этого. Не поняла, даже увидев, что призрака нет более в отсветах пламени. Он исчез бесследно — осталась лишь приятная для глаз игра теней на старом персидском ковре.
Элджернон Блэквуд
ПУСТОЙ ДОМ
екоторые дома, как и определенные люди, словно источают зло. Если речь идет о человеке, отталкивающая наружность ни при чем: он может обладать открытым взглядом и простодушной улыбкой; и все же после самого краткого общения с ним приходишь к твердому убеждению: в его душе есть очевидный изъян, она исполнена мерзости. Вокруг такого средоточия порока, невольно выдавая его, вьются тайные недобрые мысли, и всякий, кто приблизится к нему, немедленно шарахается прочь, как от зачумленного.
Вероятно, то же самое можно сказать о зданиях: атмосфера злодеяний, от которой мурашки бегут по коже и волосы встают дыбом, сохраняется под крышей дома много лет спустя после того, как уходят в мир иной негодяи, повинные в преступлениях, совершенных здесь. Звериная ярость убийцы и ужас жертвы отпечатываются в сердце не причастного к трагедии наблюдателя, и неожиданно он понимает, что нервы его до предела напряжены, дрожь сотрясает тело, и кровь стынет в жилах. Припадок ужаса поражает беднягу без видимой причины.
Внешний вид этого строения вовсе не вызывал мыслей о тех кошмарах, что, по слухам, таились внутри. Дом не казался пустым и заброшенным. Он стоял на углу людной площади и выглядел точно так же, как соседние особняки: столько же окон, балкон с видом на скверик, белокаменные ступени, ведущие к парадной двери, массивной и черной; ничем не примечательный задний двор — полоса зеленой лужайки с аккуратным бордюром из ящичков с цветами, отделенная стеной от других палисадников. Число печных труб на крыше, ширина и наклон ее скатов, даже высота грязноватых перил над входом в полуподвал — все совпадало.
Тем не менее, этот дом на площади, похожий на пятьдесят неказистых зданий по соседству, на самом деле разительно отличался от них — самым ужасным образом. Невозможно объяснить, в чем заключалось это очевидное, хоть и незримое отличие. Всему виной не только фантазия, подкрепленная суеверными домыслами: побывав в этом доме, люди, не осведомленные о его дурной славе, в один голос заявляли, что даже под страхом смерти не вернутся обратно, поскольку здешняя атмосфера порождает в их душе неподдельный ужас; репутация особняка стала почти скандальной после того, как несколько злополучных жильцов по очереди вынуждены были съехать оттуда в кратчайшие сроки.
Когда Шортхаус в выходной день выбрался на другой конец города — навестить свою тетушку Джулию в маленьком коттедже на приморском бульваре, то обнаружил, что вид у нее крайне таинственный и взволнованный. Утром он получил от нее телеграмму туманного содержания и приехал, не питая иллюзий, что весело проведет время, но едва коснулся ее руки и поцеловал в щеку — сморщенную, точно печеное яблочко, как почувствовал исходящий от нее электрический ток азарта. Впечатление усилилось, когда он узнал, что других гостей не будет, а его вызвали ради весьма необычайного дела.
В воздухе нарастало напряжение, и, должно быть, неспроста: почтенная старая дева, одержимая страстью к научным экспериментам, обладала не только острым умом, но и силой воли, и привыкла всегда добиваться поставленной цели правдами и неправдами.
Завеса тайны приоткрылась вскоре после чаепития, когда тетушка взяла племянника под руку, и они вышли прогуляться по морскому берегу в закатных лучах.
— У меня есть ключи! — объявила она радостно, и в то же время немного испуганно. — Я могу распоряжаться ими до понедельника!
— Ключи от купальни на пляже — или?.. — спросил Шортхаус самым невинным тоном, переводя взгляд с морских далей на город. Если притвориться дурачком, тетя быстрее раскроет свой секрет.
— Ничего подобного, — шепнула она. — Это ключи от дома с призраками — того, что на площади. Я собираюсь пойти туда вечером.
Шортхаус почувствовал, как по спине прошла волна легкой дрожи. Голос тетушки завораживал. Она говорила абсолютно серьезным тоном.
— Но вы не можете пойти туда в одиночку… — начал он, уже не пытаясь поддразнивать ее.
— Вот почему я отправила тебе телеграмму! — решительно заявила тетушка.
Шортхаус посмотрел на нее внимательно. Волнение преобразило некрасивое и невыразительное лицо, изборожденное морщинами. Искренний энтузиазм озарял его, точно блистательный нимб. Глаза сияли. Шортхаус почувствовал, что эмоции переполняют ее, и снова ощутил трепет — сильнее, чем прежде.
— Спасибо, тетя Джулия, — сказал он со всей вежливостью, — ужасно вам благодарен.
— Пойти одна я бы не осмелилась, — продолжала она, — но в твоей компании это приключение будет чудесным. Я знаю, ты не робкого десятка.
— Большое спасибо, — повторил он. — Э-э… Думаете, непременно случиться что-нибудь этакое?..
— Многое уже случилось, — поведала она доверительным тоном, — хотя все удалось деликатно замять. За последние несколько месяцев три жильца съехали оттуда — один за другим, и говорят, больше никто не хочет там поселиться.
Шортхаус неожиданно почувствовал, что тете удалось его заинтриговать: она говорила так убежденно…
— Дом этот очень старый, — продолжала тетя Джулия, — и давным-давно там приключилась неприятная история. Ревнивый конюх убил свою любовницу-горничную. Как-то ночью спрятался в погребе, и когда все уснули, прокрался наверх, в комнату прислуги… Девушка пыталась бежать, но прежде чем кто-то успел прийти ей на помощь, он догнал ее на лестнице и столкнул вниз, через перила.
— И что случилось с эти конюхом дальше?..
— Полагаю, его арестовали и повесили за убийство, но все это произошло столетие назад, и подробности мне выяснить не удалось.
Шортхаус чувствовал, что интерес его возрастает с каждой минутой, однако, не сомневаясь в крепости собственных нервов, испытывал некоторые сомнения насчет своей тети.
— Есть одно условие, — сказал он наконец.
— Меня не отговорить, — твердо заявила тетушка, — но твое условие я выслушаю.
— Вы должны обещать, что сумеете держать себя в руках даже в том случае, если произойдет нечто поистине страшное. Я хотел бы знать… Вы уверены, что ужас не будет для вас слишком сильным?
— Джим, — насмешливо сказала она, — я знаю, что немолода и мои нервы никуда не годятся. Но рядом будешь ты — и значит, ничто на свете меня не испугает.
Разумеется, этот ответ решил дело: все-таки Шортхаус был самым обычным молодым человеком, и стоило польстить его тщеславию, как он растаял. И согласился идти.
Инстинктивно, на уровне подсознания, Шортхаус весь вечер старался держать себя в руках, накапливая про запас жизненную энергию с помощью безымянного духовного упражнения: прогоняя все эмоции, запирая их на замок — этот процесс сложно описать, однако он весьма эффективен, и это подтверждает всякий, кому пришлось пережить тяжкие душевные испытания.
Позднее Шортхаусу пригодились сохраненные таким образом силы. В первый раз ему пришлось обратиться к этому запасу, когда в половине десятого они с тетей вышли из прихожей, озаренной дружелюбным светом ламп, обжитой и уютной: едва дверь отворилась, и он увидел пустынную улицу, погруженную в тишину и белую от лунного сияния, то отчетливо понял, что самым серьезным испытанием этой ночи будет необходимость столкнуться с двойной порцией ужаса — контролировать не только свой страх, но и тетин. Глядя на ее лицо, бесстрастное, как у сфинкса, и представляя, как исказит знакомые черты приступ паники, он почувствовал к своему удовлетворению, что во время этого приключения может быть уверен по крайней мере в одном — в твердости собственной воли, способной противостоять любому возможному шоку.