И почему они всегда оказывались вдвоем лишь в темноте или в густых сумерках? Правда, вчера он повстречал ее хоть и при тусклом, но все-таки дневном свете. Но ведь она тут же настояла на том, чтоб они перешли в студию, где царил почти полный мрак. И это странное ощущение, которое он испытывал в желудке? Его постоянная апатия? Как миссис Брентвуд назвала это состояние — потеря физических сил? Слабость? А неуемная, постоянная жажда, незнакомая ему прежде?
— О боже! — пробормотал он.
Внезапно настроение его переменилось. Вместе с переменой пришла реакция.
— Какая ерунда! — сердито воскликнул Дэвид.
Он ведет себя, как доверчивый дурак. Можно найти сотни самых правдоподобных объяснений происшедшему. Эта миссис Брентвуд вела такие мелодраматичные разговоры, что совершенно сбила его с толку. Да еще подливала масла в огонь, не давая опомниться. «Все дело в ее глазах. Она смотрела на меня так упорно», — решил было он. Что ж, теперь, когда эти глаза не смотрят на него, пришло время для трезвых размышлений.
Привидение, которое заключено в теплую, трепещущую плоть? Привидение, с которым живой мужчина способен совокупляться? Привидение, облаченное в одежду, настоящую реальную одежду, которую требуется снимать? Привидение, у которого имеется медальон, хранившийся в кармане его собственной рубашки? Марианна, она что, проникала сквозь стены? Испарялась? Ничего подобного. Приходила, как все люди, через двери, поднималась по лестнице, и он отчетливо слышал ее шаги. Она дышала, черт возьми!
Дэвид с отвращением фыркнул. Как, однако, быстро эта миссис Брентвуд поймала его на крючок! Зачем ей это понадобилось, его не касается. Точно так же его не интересует, откуда она узнала о его кошмарной усталости и жажде, о том, как невыносимо ноют мускулы его живота. Всему этому можно найти самые трезвые объяснения, он в этом не сомневается. Наверное, просто догадалась. Хотя нет, что-то не похоже. Следила за ним и делала выводы. Факты говорили сами за себя. Заметила, что он почти не выходит из дома. Наблюдала за его походкой, за тем, как он смотрит на посторонние предметы, и сделала вполне логичный вывод, что он чувствует себя усталым. Выследила, как Марианна входила в этот коттедж и выходила из него. И отнюдь не трудно догадаться, как могут болеть мышцы живота у мужчины, как его томит усталость и жажда. Особенно это легко в том случае, если Марианна имеет скандальную репутацию.
А с фактами эта дама обошлась весьма вольно. «Не входя в детали», — как она сказала. В этом весь ее подход и заключается. Все, что она ему сообщила, это то, что Марианна является духом молодой женщины, умершей несколько лет назад. В каком году? Отчего? Почему? Кто был тот молодой мужчина, который здесь сошел с ума? Когда это произошло? Куда он был отправлен? Где он сейчас? Почему только мужчины являются предметом притязаний Марианны? Какими именно мерами миссис Брентвуд добивается того, что коттедж остается необитаемым на протяжении нескольких лет? Она разговаривала с местным агентом по недвижимости? С владельцем? Настаивала на том, чтоб коттедж был признан негодным?
Все эти факты она обошла вниманием. Ни дат, ни имен, ни причин. Вместо всего этого преподнесла ему загадочную драматическую историю. Он понятия не имел, зачем она это сделала и какова доля правды во всем ее рассказе. Но Марианна никаким привидением не является. В чем он был теперь уверен, так это в том, что миссис Брентвуд солгала ему. Как же он не сумел сообразить этого вовремя? Уж кажется, должен был освоиться с подобными сказочками на телевидении и в глупых фильмах Голливуда. Мог бы обрести иммунитет к подобным историям. Как можно было так опростоволоситься?
Ответ, разумеется, прост. Для людей вполне естественно не применять в жизни те критические подходы, которые они используют в драматургии. Если бы он наблюдал на сцене такой спектакль, какой устроила тут миссис Брентвуд, то раскусил бы сюжет в одну минуту. Но сегодня, когда она действительно стояла перед ним — кровь и плоть, реальность — и произносила искренние слова… По крайней мере, они показались искренними.
Что еще он мог подумать? Часто ли ему встречались люди, которые лгали бы так искусно, умели бы придать выдумкам такую правдивую форму? Насколько он мог припомнить, последним из подобных людей был один его сокурсник, который мастерски изобретал истории о своих победах над женщинами. Тогда он, Дэвид, был здорово одурачен. Так же одурачен и теперь. Но сейчас степень его доверчивости превзошла все мыслимые пределы. Не то чтобы он чувствовал себя уж совсем глупо. Здравый смысл велит исходить из того, что люди, как правило, говорят правду, когда они сообщают вам о чем-либо. И такое отношение отнюдь не является синдромом Полианны,[13] это чистейшей воды практичное и неизменно побеждающее допущение, которое отказывает лишь в отношениях с личностями вроде этой миссис Брентвуд.
Он уже догадывался — и чем дальше, тем больше, — как достигался эффект убедительности. Умалчивая о деталях, обходя подробности, она умело создавала атмосферу полуправды-полулжи. Поскольку сам он никогда в жизни не пускался на такие уловки — ни в отношениях с Эллен, ни в отношениях с кем-нибудь другим, то оказался не способен сразу распознать такие ходы, когда их предпринимали другие. То, что миссис Брентвуд, несомненно, сама верит в то, о чем сообщила ему, не меняет сущности дела. По всему видно, что голова у нее в порядке. Ни особый блеск в глазах, ни дрожь в голосе еще не достаточны для того, чтобы заподозрить ее в уклонении от истины.
Уж во всяком случае легче поверить в такое объяснение, чем в историю с привидениями. Итак, нельзя допускать даже мысли о том, что привидение живет в этом доме; это противоречило бы всякой логике, с которой он привык рассуждать. Скорее можно примириться с предположением о некоторой неустойчивости рассудка миссис Брентвуд, чем допустить концепцию существования привидений и жизни духа после смерти тела. Если бы только в его распоряжении были факты, на которых можно строить такое предположение, хоть что-то достаточно прочное, чтобы служить краеугольным камнем, хоть один-единственный факт.
И тут же, как бы повинуясь этой логике, взгляд Дэвида устремился к картине, висящей над каминной полкой. «Картина!» — осенило его. Он щелкнул пальцами, вскочил на ноги и бросился вверх по лестнице. Он найдет факт, на который сможет опереться!
Оказавшись в мастерской, Дэвид двинулся вдоль восточной стены, ища глазами след замурованной двери. Свет, струившийся сквозь чуть раздвинутые шторы, помогал ему в поиске. Через несколько минут он обнаружил две параллельные трещины на гладкой поверхности стены и провел пальцами по правой, как делала на его глазах Марианна. Нащупав задвижку, нажал на нее, и дверь с щелчком приоткрылась. Дэвид толкнул ее сильней и оказался внутри комнатки. Запах тлена, гнили заставил его поморщиться. С вечера четверга он позабыл его и теперь удивлялся тому, что может сделать восторженная рассеянность.
Стараясь не дышать или, по крайней мере, дышать через рот, он приблизился к полотну и повернул его к щелочке света, струившегося из двери. Разочарование заставило его нахмуриться. Портрет не показался ему и вполовину так очарователен, как в тот раз. Не то чтобы изображенное на нем лицо было непривлекательным, нет. Но насколько он мог видеть, художнику ни в малейшей степени не удалось передать необычную красоту Марианны.
Дэвид провел кончиком пальца по поверхности картины. Весь холст был покрыт слоем сероватой пыли. Приглядевшись внимательнее, он заметил сеть бесчисленных трещинок на масляной поверхности полотна. Даже приняв во внимание исключительную влажность в этой заброшенной комнате и пыль, покрывавшую все вокруг, трудно было предположить, чтобы картина успела так состариться за несколько месяцев. Затаив дыхание, он осторожно стер пыль в нижнем правом углу полотна. Показались инициалы «Т. Л.», а под ними — какие-то цифры. Наверняка это дата. Дэвид наклонился ближе, прищурился. Цифра 7, за ней 10. Он опять потер холст и с судорожным вздохом отпрянул. На него смотрело последнее число — 37.
13
Эта героиня одноименной повести Элеаноры Портер (1868–1920) отличалась безудержным оптимизмом и доверчивостью.