- Уитакер, - тихо, подтверждая собственные догадки, пробормотал Мо, сплюнув кровь. Больше находиться здесь, с этими людьми не имело смысла. У него было еще много дел.
Он расслабил мышцы и чуть опустил голову, изображая покорность судьбе, и ощутил, как непроизвольно ослабли захватывающие его руки. А дальнейшее было почти скучным - когда помощник, подзуживаемый дюжиной горожан и фермеров, составивших теперь основной поисковый отряд, примерился, чтобы ударить его еще раз, Мо двумя быстрыми волнообразными движениями стряхнул руки, держащие его, подвернувшись и перебросив через плечо одного из державших, швырнул его на второго и что было духу кинулся в заросли при дороге. Сзади послышалась беспорядочная пальба, но среди горожан не было ни одного настоящего охотника, как понял Мо, и в лесу даже меткому стрелку было в него не попасть.
***
- Значит, это все Уитакер? - Черити осмотрела ободранную о веревку ладонь, потерла ушибленные коленки и уселась рядом с Ариадной. Та медленно кивнула, подняла голову. Потом откуда-то появилась кружка с водой, и Черити выпила эту воду, всю, не раздумывая, не обратив внимания на то, как Ариадна слабо и грустно улыбнулась, принимая из ее рук опустевшую кружку.
Тихо потрескивал светильник, шевелились тени, где-то наверху, бесконечно далеко возились летучие мыши. В колодце, похожем на расширяющуюся книзу аптекарскую колбу, было душно и стояло зловоние. Унылое “кап-кап-кап”, теперь звонкое от дна опустевшей жестяной кружки, навевало тоскливый ужас, хотя Черити не сомневалась, что совсем скоро сюда придут Мо и другие, и их обеих вытащат. Но шло время, пещера дышала духотой и смрадом, и Черити казалось, она провела в этой пещере уже целую вечность, состарилась в ней, умерла, рассыпалась прахом, как пишут в книжках, и стала бесплотным духом.
Черити прикрыла глаза, и как-то само собой стало вспоминаться, как они с Ребеккой и ее Бонни ходили к Терезе. Покойнице Терезе. Ведьме Терезе. Как ни странно, вспоминать сейчас о Терезе было совсем не страшно. Напротив, нужно было вспомнить, как лился, журчал голос Терезы.
“Дюбук* - так наш город сперва назвали. Вроде как по имени какого-то мистера Дюбука, который был первым из белых, кто тут поселился. Но это все враки - никакой этот дюбук не мистер и не белый. И уж холмы наши подавно таким словом негоже было называть.
Даже в прежние времена, когда тут жили одни краснокожие, про холмы шла дурная слава. Красиво тут, но странно, странное тут место, и заросли, и река, и ивы эти, и птицы, и звери, и даже летучие мыши тут не то, чем они кажутся. Люди-то тут издавно пропадают, оттого краснокожие тут никогда не селились. Холмы удерживали грешные души, холмы питались ими, оттого тут всегда так плодородна земля. А уж дюбук - это и вовсе нечистая сила. Когда умирает какой-нибудь большой грешник, такой большой, что проклятие грехов его тянет к земле и не дает уйти с нее, да еще и хочется ему больше и больше грешить - вот тогда и появляется дюбук. Этот злой дух вселяется в кого хочет и заставляет их служить себе. Ну, так-то совсем свободно ему не выбрать, в кого вселиться - выбирает он таких же, неуспокоенных, только покуда еще живых. Кого гложет неутолимое хотение, кто просто слаб и квел. Вот в таких и вселяется дюбук”.
Ариадна вдруг выпрямилась, обвела взглядом пещеру, обреченно вздохнула и снова устало улеглась на сложенные руки.
- Он снова здесь, - едва слышно проговорила она.
- Кто, Уитакер? - переспросила Черити, поневоле замирая.
Ариадна покачала головой.
- Нет. Он, Эйбрахам Уотсон, - все так же тихо, но с какой-то жуткой настойчивостью возразила она. И под тихий, усталым и безразличным полушепотом рассказ Черити стало по-настоящему страшно.
…- Он и мертвый не отпускает дочь, - Ариадна с трудом шевелила губами, и даже в неверном мерцающем свете крохотного светильника Черити видела, как она исхудала, как подхватило темными полукружьями светлые глаза. - А Джиллиан не может уйти, месть приковала ее к месту и держит. И ничего нельзя поделать. Это словно воронка водоворота, и мы оказались… слишком близко…
Она облизала губы, и Черити со всею ясностью поняла, кого имела в виду Ариадна под этим “мы”.
- Мо Фрост… он ищет тебя, - Черити взяла тонкую ручку, под пальцами хрупко ощутились косточки, и стало почти стыдно за свою крепость и здоровость. - Это он сказал, что лошадь должна запомнить дорогу, а она и запомнила. Он скоро будет здесь и вытащит и тебя, и меня.
Ариадна подняла голову, и на долю мгновения Черити увидела безумную надежду, взбросившуюся в ее взгляде. И в этот миг что-то сделалось со стенами пещеры, они словно ожили и заколыхались, как огромный занавес. Тысячи тихих, сухих шепчущих голосов чудились за этим колыханием, стало вдруг холодно-холодно. Что-то швырнуло Черити наземь, она начала задыхаться, словно огромная рука выдавливала из нее жизнь.
- Не смей! - услышала она вдруг необычайно сильный, отчаянный голос Ариадны. И страшная рука ослабла, позволив хлебнуть воздуху.
- Не смей, - Ариадна стояла теперь во весь рост и словно светилась изнутри в своей белой тонкой сорочке. - Это дело семейное, дядя. Она тут не при чем. Это касается только семьи. Нашей семьи. Твоей дочери Джиллиан. И ее сына. Твоего внука и твоего единственного живого наследника.
На бесконечно долгое мгновение воцарилась оглушительная тишина, даже капанье будто перекрыли. Черити лежала, крепко зажмурившись, ощущая, что больше ее ничто не давит и не душит. Она открыла глаза, когда ее лба коснулись пальцы - тонкие и слабые, и все же живые и теплые.
- Он ушел. Но так просто он не отступится, - тихо прошелестел голос Ариадны.
Комментарий к Обретение Ариадны Уотсон
* - правильно “диббук”. С иврита переводится как «прилепившийся». Это злой дух в ашкеназском еврейском фольклоре, который является душой умершего злого человека.
Душа-диббук не может расстаться с земным существованием из-за совершенных человеком тяжких преступлений и грехов
** - Присутствует пасхалка. Так что если вам кажется, что что-то на что-то похоже - вам не кажется
========== Лес, колодец и серые шляпы ==========
Мысли разбегались ртутными шариками, и Уотсон никак не мог понять, причем же тут цыплята. Сегодня утром доктор, пришедший засвидетельствовать смерть Уитакера, пил потом в их гостиной кофе с коржиками и говорил о чем-то совсем постороннем - боясь, очевидно, касаться пропажи Ариадны. Генри Уотсон слушал его, не слыша хорошенько и не понимая, о чем тот говорит. Больше всего хотелось оказаться сейчас где-то далеко-далеко отсюда, и чтобы все произошедшее оказалось сном, и пусть даже у него никогда не будет ни дочерей, ни даже Виргинии - пусть его просто оставят в покое!
“Ничего не хочу, только оставьте меня в покое! Пожалуйста!..”
Доктор, видно, угадал его мысли, потому что заторопился допить свой кофе и наверное, скоро ушел бы, если бы не вбежавшая в гостиную встрепанная Мелани с платьем Ариадны, которое она нашла, убирая. Нашла во флигеле для слуг, в комнате, отведенной помощнику Рамакера.
Потом все завертелось так скоро, что стало не до доктора, и только когда помощник шерифа и добровольцы, созванные им, бросились на поиски исчезнувшего рамакеровского азиата, Генри смог сесть и попытаться успокоиться.
Платье… платье дочери в комнате Мо Фроста. Цыплята… “У меня передохли мои леггорнские цыплята, сэр. И у Лефевра, который тоже берет для своих цесарок корм у Барни, тоже потери. Никому теперь нельзя доверять”.
Корм, клюют цыплята корм и дохнут. Один и тот же корм. Мозг цеплялся за корм и едва ли не сам, без участия воли, без участия самого Генри принялся разматывать цепочку, и тут уж Уотсон ничего не мог с ним поделать.
Один и тот же корм. И одни и те же признаки… доктор говорил о признаках, будто бы у Уитакера то же красно-серое лицо, что у приезжего, еще в конце зимы скоропостижно скончавшегося в комнате над салуном Барни. И у шерифа, ослепшего шерифа тоже проступали на сделавшемся красным лице серые пятна.
Шериф заболел после пикника, где кроме него не был отравлен никто. Генри напряг память, радуясь возможности занять ум отвлеченными упражнениями, радуясь возможности не думать о дочери, о жене, которая второй день не желала выходить из комнаты даже к столу, - и память услужливо, почти радостно подбросила картинку: он сам, танцующий с маленькой мисс Черити Олдман, забавно серьезной неулыбчивой девочкой, которую ему вдруг захотелось заставить улыбнуться, Уитакер, разносящий напитки с важностью дворецкого в герцогском имении, он же, протягивающий стакан рукой в нитяной белой перчатке, белое против смуглоты кожи запястья. Что-то было в этом неприятное, скрежещущее.