- Я ждал этого, Тинни. Ты вырос и теперь… - Венсан сглатывает и с усилием жмурится и разжмуривается. - Ты теперь хочешь все себе. Похвальное желание.
Кольты теперь смотрят из всех рук, из-под всех серых шлям смотрят глаза, схожие с дулом. Винс улыбается, мигает одному из сидевших, и тот с ножом в руках подходит к Генри. Нерешительно взглядывает на Мо.
- Давай оставим в покое эту семью, Винс, - произносит Мо и сильнее сжимает руку Ариадны. Вторая уже готова метнуться к кобуре и метательным ножам на поясе. - Им и без того несладко.
- Ты, оказывается, неженка, Тин-Пэн, - тянет Венсан. С хрустом разминает плечи и шею, чуть склоняет голову, словно бык перед броском.
***
Зеркало везли, кажется, из Венеции. А может, это она сама себе придумала, и зеркало, отделанное черным деревом, куплено здесь. А может и нет ничего, кроме “здесь”, думает Виргиния, расчесывая волосы любимым черпаховым гребнем. Вниз, вниз, янтарно-охряной костью по черным гладким прядям.
Может и нет ничего кроме “здесь”. Нет Индии, нет Англии, нет храмов и куполов, слонов и наемных кэбов, нет лондонских улиц… нет ничего, кроме ив, кроме реки, кроме холмов.
И здесь, здесь ее дом. В котором много людей, в котором поют и танцуют, и который заждался гостей, истомился по ним. Она устала быть в этом доме одна.
Слышатся выстрелы, удары, но этому недолго продолжаться. Дом любит тишину, и скоро все в нем стихнут.
Виргиния зажигает свечу и идет к выходу из своей спальни. За ней уже гудит пламя.
***
В любой драке есть точка невозврата, когда начав, ты не можешь уже отказаться остановиться, загладить. В драке не отступают, могут лишь отойти. А жизнь это драка.
И нож, вонзившийся в руку парняги, который держал Уотсона, и выстрел, уложивший второго. И то, как неверно двигаются парни Венсана, как дрожат у них ноги, как мучительно преодолевают они накатывающуюся дурноту, ничего не меняет для Мо.
В любой драке есть точка невозврата. И заплескивающие в комнату запах гари и дым не мешает выдернуть Уотсона из кресла и оттолкнуть прочь вместе с Ариадной, бросив “Бегите!”
“Беги, сынок!” Но он не успевает - вздергивается кольт в руках одного, уже покачнувшегося, но и в смертной дурноте своей не утратившего желания убивать. И нет в человеческих силах такой быстроты, чтобы избежать пули.
В человеческих нет - но есть в нечеловеческих. Мо успевает заметить очерк полупрозрачной фигуры, толкающей Ариадну наперерез пуле. Девушка падает на руки Мо, и мгновением позже падает навзнич стрелявший в него. И гудит уже огонь, и жар плещет из-за дверей, что ведут из столовой, и откуда-то рвется жалкий крик служанки “Горим!”
“Бегите! Сынок…”
Нет времени думать, есть лишь жалкие мгновения, чтобы не умереть, чтобы броситься к выходу, унося Ариадну, перескакивая через корчащиеся на полу тела.
***
- Паршивый щенок… - с какой-то нежностью выдыхает Венсан и поднимает револьвер, сквозь накатывающийся туман ловя на мушку белую рубаху азиата.
- Венсан… - услышал он нежный, неправдоподобно нежный голос. И обернулся на него, и увидел ее - свою черноволосую богиню, поразившую его когда-то в самое сердце. Она звала его, она протягивала к нему руку.
- Пойдем со мной, Венсан, - Виргиния взяла его за запястье и он обрел в ней опору. И неважно было, что впереди, в проеме коридора гудело и рвалось пламя - Венсана вела она.
- Пойдем, Венсан. Пароход ждет, - нежнее вздоха раздалось из гудящего пламени.
========== Эпилог ==========
“Мозес хорошо разглядел серую тень, что толкнула девушку под пулю. И ему хватило разума понять, кем была та серая тень.
- Демон, извергнутый Небесами! - в отчаянии воскликнул он, сжимая холодеющие руки Ариадны…”
Черити Джонсон, в девичестве Олдман (девичью фамилию она использовала как творческий псевдоним), прикурила от свечки, что позволяла себе делать только в своей маленькой мансарде и только поздним вечером ночью, когда дети спят, а муж либо читает, либо подремывает со сползшими на нос очками.
Она глубоко затянулась, обмакнула перо в чернильницу.
“…сжимая холодеющие руки Ариадны. - Будь проклята, будь трижды проклята та, что скорее волчица, нежели мать!
Но любимая, собрав угасающие силы, прошептала, с неизъяснимой нежностью глядя на Мозеса:
- Не нужно больше поклятий… - и, воздев очи к небу, заговорила торопливо, тщась побороть накатывающуюся смертную муку. - Я безмерно благодарна тебе, Джиллиан. Если бы не ты, я бы не успела уберечь его.
И случилось чудо - сердце, заледеневшее в вековом проклятии, оттаяло, смягчилось. Джиллиан вспомнила, как рыдала над телом своего погибшего возлюбленного, вспомнила все то горе и отчаяние, охватившее ее, вспомнила, как всей душой любила она маленькую жизнь, оставленную Янгом под ее сердцем.
И легчайшим дуновением тонкая бестелесная рука коснулась уже тронутого смертною белизной лба Ариадны…”
Черити неоткуда узнать, было ли все именно так. Но доктор Теннисон, с которым она встретилась три года назад, рассказал, что рана Ариадны Уотсон была смертельной и то, что она выжила, можно приписать разве что на счет чудес.
Словоохотливый доктор, ушедший на покой, рад был поговорить с той, которая знала его еще полным сил блестящим кавалером, и, покачиваясь в кресле-качалке, рассказывал, сколь много ночей он корпел над книгами и выписками, пытаясь понять природу таинственных смертей, некогда поразивших Саутпорт. И, тщательно сопоставив все факты, пришел к выводу, что причиной стал обыкновенный древесный спирт, что так схож со спиртом винным или этиловым, как называют его химики, но являющийся смертельным ядом для человека. И далее доктор говорил о том, что задохнувшиеся в дыму, чьи обгоревшие тела были найдены в Шафрановых холмах, скорее всего, также пали жертвой отравителя, иначе ничто не помешало бы сильным здоровым мужчинами освободиться из объятого пламенем дома.
“Если бы я практиковал на Западе, где отравления подобного рода являются обыденными, я бы понял это гораздо раньше, - говорил доктор. - Кирпичный цвет лица, серые посмертные пятна являются самыми характерными внешними признаками. Очевидно, чье-то небрежение или злая воля стали рычагом, запустившим эту адскую машину смерти”.
“Рычаг, запустивший адскую машину смерти”, отметила про себя Черити, у которой был свой писательский блокнотик для подслушанных удачных словечек.
После Теннисон пустился в размышления о том, кто же был виноват во всех проишествиях и что же случилось со всеми далее, но Черити поспешно свернула разговор. Ей не было нужды говорить об этом - она и сама знала. Хотя откуда были у нее такие знания и такая уверенность - Черити сказать не могла. Ей не было в том нужды.
Она знала, что больше в Шафрановых холмах не слышится таинственных песен, влекущих и пугающих путников. И знала, что в тот страшный летний вечер, когда сгорело поместье, два сердца встретились наконец и потянулись друг к другу сквозь серую мглу небытия.
- Я звал тебя, Джиллиан.
- Янги… Почему же я не слышала тебя раньше?
- Потому что ты слышала только свою боль и ненависть.
И всякий раз перед тем как отнести рукопись в редакцию, Черити доставала из своего бюро завернутую в пергаментную бумагу книжечку в желтом коленкоровом переплете, бережно открывала, шуршала плотными бристольскими страницами и всякий раз, почти не читая, откладывала. Это стало ритуалом.
Как зовут друг друга во тьме,
Как играет прядкою ветер,
Как коней распрягли на холме,
Как за душу душа в ответе,
И вспоминающиеся во время такого ритуала стихи, старые, глупые, выспренные детские стихи, не вызывали больше мучительного стыда, от которого жарко краснеют уши.
…Скрипит перо по бумаге, за окном уже полная, глубокая ночь, и скоро пора ложиться.
“Мозес вскочил на коня и подал Ариадне руку.
- Навсегда? - шепнул он, тихо обнимая ее.
- Навсегда, - подняла она к нему счастливо улыбающееся лицо”.