Эми-Бет изо всех сил старалась сохранить спокойствие. Она понимала: чтобы получить обратно щенка и вернуть семье хоть какое-то подобие спокойной жизни, нужно выудить из девочки как можно больше сведений.
— Что значит — неприкаянные души? — одеревеневшими губами спросила она.
Не переставая поглаживать спину щенка, девочка подняла глаза.
Это души, которые никогда не смогут обрести полный покой, души людей, погибших насильственной или нелепой смертью, людей, чья семья несет на себе бремя вины. Вот что это такое. Я сама выросла в этом доме. Это было давно, в начале девятнадцатого века. Моя мама служила здесь экономкой, но к ней относились не как к служанке, а как к члену семьи. И ко мне тоже. Мы с ней вдвоём были счастливы. Мой отец умер от туберкулеза через год после того, как родилась я, поэтому мама считала, что ей очень повезло найти такое хорошее место, да еще у таких порядочных людей. Все шло как нельзя лучше, пока в доме не появился новый садовник. Мне он никогда не нравился, но, думаю, маме было одиноко, поэтому она начала встречаться с ним. Иногда они проводили вместе целые дни. Он знал, что я его не люблю, и платил мне той же монетой. Иногда он лгал моей матери, говорил, что я плохо себя веду, специально для того, чтобы она на меня рассердилась. И вот в один ужасный день все кончилось. Однажды я зашла в кухню и вдруг увидела, что он изо всех сил трясет мою мать за плечи, кричит, что она должна сделать выбор — «эта девчонка или я». Я, конечно же, не поняла, о чем идет речь, просто увидела, что этот злой человек причиняет боль моей матери. Я закричала, чтобы он отпустил ее, но он не обратил на меня внимания. Тогда я бросилась на него и принялась молотить по спине кулаками. Но он был такой огромный, что мои удары были Для него слабее комариных укусов. Он продолжал трясти мою мать, распаляясь все сильнее и сильнее. Тогда я кинулась к столу, схватила самый большой нож, какой попался под руку, и бросилась на Него, крича, чтобы он отпустил маму. Но в тот когда я замахнулась, он сделал шаг в сторону, поэтому удар пришелся не в него, а прямо в грудь моей маме.
«Ты убила свою мать, ты убила Ханну!» — заорал он на меня. Его голос по сей день звенит у меня в ушах. Я в ужасе отшатнулась, все еще сжимая окровавленный нож. Мама лежала на каменном полу кухни, и из раны на груди потоком лилась кровь. «Она мертва! — продолжал кричать он. — Посмотри, ты убила собственную мать!» Тогда я снова схватила нож и по самую рукоятку вонзила его себе в сердце.
Эми-Бет ахнула и шагнула к девочке.
— Сара, но ты же не нарочно, это была трагическая случайность, ты же не хотела ее убивать! Значит, вот как ты умерла — покончила с собой?
— Да, — ответила Сара. — И в эту минуту музыкальная шкатулка играла эту самую мелодию — мамину любимую. А на стене в большом холле, прямо за дверями кухни, висело это зеркало. Уже в те годы оно было очень старым, если судить по сценам, которые мне доводилось видеть. По какой-то неведомой причине оно вобрало в себя мою истерзанную душу, и с тех пор, как только кто-нибудь включает музыкальную шкатулку, я вынуждена снова и снова просматривать сцены ужасных смертей. Никогда не найти мне покоя, никогда, да я его и не заслуживаю.
Вид у Сары был такой несчастный, что Эми-Бет почти что пожалела ее.
— Мы придумаем, как тебе помочь, — пообещала она. — Не можешь же ты до скончания века обитать в зеркале и изо дня в день видеть перед собой сцены ужасов. Должен быть какой-то выход, Сара, только я пока не знаю какой. — Как только Эми-Бет закончила говорить, лицо Сары в зеркале начало бледнеть, опять затянулось дымкой и исчезло. Зеркало снова стало обыкновенным зеркалом.
— Я вернусь, Сара, поверь мне! — крикнула Эми-Бет, надеясь, что девочка в зеркале все еще слышит ее. Она поклялась себе, что не успокоится, пока не найдет способ помочь несчастной Саре. Пусть она пока еще не знает, что делать, но обязательно найдет выход.