Эддисон поджала губы.
— Монике было тяжело после твоего ухода. Без тебя или Сета в студии с дедушкой, большая часть ответственности легла на ее плечи. Думаю, поначалу она была не против, но с дедушкой было нелегко работать. Под конец он стал очень эмоциональным. Как будто у него развилась паранойя.
— Паранойя? — я вспомнила его письма, их загадочные обороты речи. Что он искал?
Эддисон кивнула.
— Он проводил больше времени в одиночестве, перелистывал старые семейные фотоальбомы, часами копался в старых сундуках и вещах на чердаке. Это было странно. Чем более эксцентричным он становился, тем более взволнованной казалась Моника. Думаю, после несчастного случая она окончательно сорвалась. Наверное, для нее было невероятной травмой найти его в таком состоянии.
Я вздохнула, представив себе, как мой любимый дедушка лежит безжизненно на нижней ступеньке студии, а его шея вывернута под неестественным углом. Я тяжело сглотнула и отогнала этот образ, быстро тряхнув головой. Должна ли я рассказать сестре о письмах? Мне хотелось. Но Соломон ясно дал понять, что дедушка настаивал, чтобы я хранила их в тайне.
— Я думаю, что уже пора рожать, — сказала Эддисон, резко сменив тему разговора. Она слегка подалась вперед, положив руку на живот. — Ты так и не ответила на мой вопрос. За ужином ты выглядела напряженной. Тебе было трудно выбирать платье? Я могу только представить, что ты чувствуешь.
Я подняла руку в успокаивающем жесте.
— Я в порядке, — сказала я. — Просто устала. Это были странные несколько дней.
— Фрэнсис впечатлен, — улыбнулась она.
— Правда?
Она кивнула.
— Он говорит, что любой человек, который может вынести то, что ты вынесла, в принципе, способен на все.
— Ну, он щедрее на похвалу, чем мой терапевт.
— Я очень хочу, чтобы ты узнала его получше, — сказала она. — Он такой талантливый ветеринар. Замечательный и добрый. Сильный. И он так сильно любит меня и Перси.
— Мне жаль, что меня здесь не было, — сказала я, действительно имея это в виду. — Я так много пропустила.
— Мы довольствовались тем, что любили тебя на расстоянии, Уит. Но Алистер был прав. Пришло время тебе вернуться домой. — Эддисон напряглась, и глубокий румянец проступил на ее лице и шее.
— Эдди, ты в порядке?
Она кивнула, но ее дыхание стало учащенным.
— У меня странная… — ее слова оборвались, и она согнулась пополам.
Я бросилась к ней, обхватив ее за плечи.
— Позови Фрэнсиса.
Я замерла, едва уловив ее просьбу.
— Уитни, — стонала она.
— Не двигайся. — Я выскочила из комнаты и побежала по коридору. — Фрэнсис! — мой голос пронзительным эхом разнесся по дому. — Фрэнсис!
Мгновением позже по лестнице загрохотали тяжелые шаги. Фрэнсис шел впереди, Эфраим, все еще мокрый от дождя, отставал от него на пару шагов.
Фрэнсис схватил меня за руки.
— Что такое? Где Эддисон?
— В моей спальне.
Он кивнул и побежал по коридору.
— Вторые дети часто рождаются раньше. — Сказал Эфраим, выглядя слишком невозмутимым.
— На целый месяц раньше? Вдруг что-то не так.
— Все будет хорошо, жена, — успокоил он. — Фрэнсис более чем квалифицирован.
Не успела я огрызнуться, как раздались обеспокоенные голоса мамы и Адель, которые спешили по лестнице. Фрэнсис уже шел обратно к нам, он нес Эддисон на руках, бережно прижимая к себе.
— Нет времени везти ее в город.
— Что? — выдохнула мама из-за моего плеча. Она и Адель прислонились к перилам, обе запыхавшиеся и растрепанные. — Она не может рожать здесь. У нас ничего нет для родов.
— Нам ничего и не понадобится, если все будет идти так, как должно идти.
— И откуда ты знаешь? — спросила мама. — Ты же ветеринар. А не врач.
— Не имеет значения, — сказал Фрэнсис. — Возьмите полотенца, кокосовую воду и рюмку водки.
— А водка зачем? — спросила Адель, скорее забавляясь, чем беспокоясь.
— Мне, — прорычал Фрэнсис, повернув за угол к их спальне.
— Будь я проклята, — сказала Роза, сидя в своем кресле-каталке у подножия лестницы. — Мне приснилось, что так и будет.
— Тогда не мешало бы нас предупредить, — проворчала Адель.
— Ты бы не поверила. — Роза перевела взгляд на мою мать, которая все еще стояла рядом со мной. — Нора, сделай, как просил Фрэнсис. Все будет хорошо.
— А твои сны всегда сбываются? — спросил Эфраим.
— Почти никогда, — ответила Роза, пожав плечами. — Но, когда они сбываются, это ужасно приятно.
Из спальни Эддисон донесся вопль.
Глаза Адель расширились.
— Господи, и я выпью рюмку этой водки.
Я брела по длинному темному коридору, мои ноги двигались одна за другой в ровном ритме. Мне нужно было уйти. Подальше от шума. Туда, где не будет слышно сестру. Это была странная мысль, что из такой боли может родиться что-то прекрасное. Это было прекрасно.
Но мои нервы были открытыми ранами.
После двух лет тщательного избегания последние несколько дней были слишком тяжелыми. Похороны. Свадьба. Теперь вот это.
И я здесь. В Дарлинг-Хаусе. Несу в себе проклятие, которое систематически отнимает у меня тех, кого я люблю. Мне нужно было уехать.
Если что-то случится с Эддисон или ребенком, я никогда себе этого не прощу.
Воздух вокруг меня потрескивал от энергии. Какие бы невидимые лица ни прятались в доме, все они не спали и знали о происходящих переменах. В мире зарождалась новая жизнь. И моя сестра была в центре этого процесса.
Дойдя до конца коридора, я свернула направо и быстро шагнула в большую, знакомую дверь, затем захлопнула ее за собой.
Большой зимний сад.
Гигантское четырехэтажное помещение со стеклом и старинными металлическими рамами, блестящим мраморным полом и сотнями сочных экзотических зеленых растений.
Сложная мраморная лестница вела с первого этажа на четвертый, затем переходила в узкую лестницу на чердак, соединив все этажи дома в единое великолепное пространство. Стеклянные наружные стены позволяли любоваться болотом с высоты. Но самым привлекательным аспектом атриума был цвет. Сверху донизу все, что не было сделано из мрамора или стекла, окрашено в темно-синий цвет. Более насыщенный, чем небесно-голубой, не такой зеленый, как бирюзовый, а где-то посередине все помещение было окутано голубым цветом.
Гулла-Гичи8 верили, что духи не могут пройти через воду. Поэтому, чтобы отгородиться от злых духов, таких как Бу-Хаг9 и Плат-Ай10, многие красили крыши, ставни, двери в синий цвет. Со временем эта традиция распространилась и на внутренние помещения, например, спальни, и на общие помещения, как в этом доме.
Но помимо поразительных видов и уникального выбора краски, в зимнем саду было что-то особенное. Что-то эфемерное и странное. Когда я была ребенком, то часто приходила сюда. То ли для того, чтобы побыть в одиночестве и подумать, то ли потому, что видела или слышала что-то, что меня пугало, это место было для меня убежищем. Местом отдыха. Где тихо. Безопасно.
Но все красивые и безопасные места имели свои секреты.
Я представила себе дверь внизу лестницы.
Она всегда была заперта.
Сколько себя помню, всегда была заперта. Облицованная с одной стороны одиннадцатью латунными замками и выкрашенная в более насыщенный синий цвет, чем все остальное помещение, она была источником домыслов поколений и детских кошмаров. Ни у кого не хватало смелости попытаться отомкнуть замки и открыть дверь.
Слава Богу.
Не хватало только, чтобы на нашу семью свалилось еще одно проклятие.
Окинув взглядом темное болото за окнами, я пересекла площадку второго этажа и присела на верхнюю ступеньку, посмотрев на первый этаж. Затем затаила дыхание и прислушалась. Ничего не было слышно.
Абсолютная тишина.