— Это уму непостижимо! С художниками так поступать нельзя, это весьма ранимые натуры. Только представь, как он страдает, стоит ему кинуть взгляд на твой портрет.
Насчёт страданий — это явный перебор! А в остальном всё верно.
Надя, тем временем, в сомнении:
— Так что, прямо сейчас?
— А почему бы нет?
Это не я сказал, но в принципе не против — разве не видно по моему лицу?
Тут они снова в хохот… А потом Беата говорит:
— И не мечтай! С такими, как Надюша, надо действовать иначе. Сначала под венец, а уж потом… Потом делай с ней, что захочешь, но на вполне законных основаниях.
Да я опять не возражаю!
Тут зазвонил то ли будильник, то ли телефон. Ну почему, как всегда, на самом интересном месте?
Глава 12. Третий лишний
Всё когда-нибудь заканчивается — и ночь, и продукты в холодильнике, и даже сама жизнь. Тут ничего уж не поделаешь — на этот раз Надя пришла со своим отцом, в этом у меня нет сомнений, достаточно посмотреть на Надю. На её лице и сожаление, и испуг, но, чтобы как-то объяснить неожиданный визит, у неё не хватает смелости.
Могучего телосложения гражданин, к тому же облечённый властью, это видно по его физиономии — такой, как вдарит, мало не покажется. Только ведь и я мужик не промах! Помнится, познакомился в одной компании с бывшим диверсантом — в переводе на нынешний язык, с киллером-одиночкой. Кое-какие приёмы рукопашного боя он мне показал — после удара либо в гроб под похоронный марш, либо на больничную койку. Но то было на войне, а сейчас махать руками, да ещё в собственной квартире не хотелось бы. Мебель можно повредить, да и Надя огорчится — каково взирать ей на мою исковерканную личность после мордобоя?
Смотрю, в руках у папы объёмистый баул — неужели хочет запихнуть туда мои останки? Если там плата за Надин портрет, тогда что же — по рублику деньги собирал? А он, не говоря ни слова, достаёт из баула бальное платье, туфли и кладёт передо мной на стол.
— Вот!
— Что вот?
— Задрапируйте! — и мотнув головой в сторону картины, стоящей в углу, продолжает: — Не сомневаюсь, что вы с этим быстро справитесь. А я не уйду, пока не закончите работу.
Всё вроде бы предельно ясно, вот только не пойму, кто здесь третий лишний — я, Надин папа или же картина? Потому и ответ мой не вполне определённый, допускает несколько различных толкований:
— Не могу!
Будто бы не знаю, как платье натянуть на холст, а уж как туфли приспособить, на это даже моего воображения не хватит.
А папа смотрит куда-то в сторону и спрашивает:
— Почему?
— Да потому, что это произведение искусства.
Тот отмахнулся:
— Подобной пачкотнёй когда-то был завален весь Арбат.
Парирую:
— Я в этих вернисажах не участвовал.
— А зря, могли бы прилично заработать. Кстати, сколько я вам должен за труды?
Ну вот опять!
— Я Наде уже говорил, что своих картин не продаю.
— А я согласен оплатить только драпировку.
Сразу видно — сквалыга! Как только сподобился произвести на свет такое прелестное создание? И тут меня осенило…
— Послушайте! Вы же не родной её отец!
— Допустим. И что это меняет?
В самом деле, какая мне разница, кто участвует в разборке — отец, отчим или его шофёр, по совместительству охранник? Важно найти приемлемый консенсус:
— Как-то у нас получается не по-людски. Давайте, как принято, сядем за стол и всё не торопясь обсудим.
И не успел он ответить, как я достал из бара бутылку коньяка, бокалы, а Наде взглядом указал в сторону кухни, мол, сооруди закуску.
Коньяк хороший, так почему бы не выпить? Возможно, именно так и рассуждал папаша. И вот я пытаюсь объяснить, чем искусство отличается от картинок в журналах для мужчин:
— Искусство служит для пробуждения возвышенных чувств, ну а картинки… Вы и сами понимаете.
— Так-то оно так, но каково мне сознавать, что некто любуется дочерью без разрешения отца?
— А если это произойдёт на пляже?
— Там она не вполне обнажена.
— Вы категорически не правы! Во-первых, неполная нагота ещё больше возбуждает, поскольку остаётся нераскрытая тайна, а мужчины очень любознательны. Во-вторых, а этом портрете есть только спина и одна грудь, не говоря о голове. Я полагаю, что против наличия головы вы не возражаете?
После второй рюмки он уже не возражал, а после третьей перешли на «ты».
— Вот ты холост, а мне-то каково? Только и думаю о том, как бы кто дочку не обидел.