О том, насколько возрос удельный вес общественного мнения, можно судить по такому достаточно известному анекдоту: «Однажды Людовик XVI спросил старого маршала де Ришелье, пережившего до него уже двух монархов, в чем разница между ними троими.
— Сир, — ответил маршал, — при Людовике XIV человек даже пикнуть не смел, при Людовике XV говорил совсем тихо, а при Вашем Величестве он заговорил во весь голос».
И вот теперь общественное мнение вмешалось в процесс об ожерелье. Сначала все решительно были настроены против Рогана. Неприязнь вызывали его не соответствующие духовному сану светские привычки и любовь к роскоши, о нем говорили, будто он содержит гарем, и всех женщин, находившихся под следствием — Жанну, Николь и мадам Калиостро, — считали его любовницами. В этом ощущался вольтерьянский дух эпохи, накопившееся за долгие века раздражение против князей церкви.
Но затем общее настроение изменилось. В глазах многих Роган превратился в достойную сострадания жертву «произвола», и уже считалось хорошим тоном выразить свою солидарность с несчастным узником Бастилии. У дам вошло в моду украшать свои прически красно-желтыми лентами (сверху красный цвет, снизу желтый, что означало: кардинал на соломе, то есть в темнице). По свидетельству одного из современников, дамам весьма импонировало рыцарское поведение Рогана, который даже под бременем обрушившихся на него жестоких испытаний прежде всего позаботился о том, чтобы сжечь свою любовную переписку, которая могла бы скомпрометировать многих аристократок.
Такая внезапная перемена в умонастроениях оказала воздействие и на парламент, который хотя и кичился своей правовой независимостью от верховных властей, но склонен был пойти на любой компромисс, лишь бы сохранить популярность в народе.
Вполне можно предположить, что столь стремительный поворот общественного мнения на сто восемьдесят градусов произошел не без определенного давления свыше. И давление это скорее всего исходило со стороны двора и министров. В то время авторитет Марии Антуанетты уже заметно упал, однако подлинные недоброжелатели у нее были покамест только при дворе. Именно там находились все те, кто жаждал ее позора: это в первую очередь влиятельные тетушки Рогана мадам де Марсан, мадам де Брион и прочая его родня. Но были и враги более могущественные: например, министр финансов Калонн, который не мог простить Марии Антуанетте, что она противилась его назначению на этот пост; затем семья покойного премьер-министра Морепа, затаившая злобу на королеву еще с тех пор, как она намеревалась поставить во главе кабинета министров изгнанного Шуазеля.
А на заднем плане маячили еще более грозные противники, рассчитывавшие в случае падения Людовика XVI занять трон. Есть что-то фатальное в том, что в описываемый период в версальском дворце проживали три человека, которым после казни Людовика XVI суждено было поочередно взойти на французский престол: граф Прованский, правивший под именем Людовика XVIII; граф д’Артуа, ставший впоследствии Карлом X; и одиннадцатилетний герцог Шартрский, сын Филиппа Эгалите — впоследствии Луи Филипп, король-буржуа. Был еще и четвертый — совсем младенец, законный престолонаследник, ставший после гибели отца легитимным королем Людовиком XVII, но так и не вступивший на престол. Его судьба, окутанная тайной, теряется где-то в анналах революции.
Вдобавок ко всему церковные иерархи направили королю протест, требуя, чтобы Роган держал ответ перед высшей священнической коллегией, поскольку парламент не вправе судить князя церкви. Вмешался и папа римский, но когда ближе ознакомился с обстоятельствами дела, успокоился. А народ тем временем распевал язвительные частушки: