Цинтия с нескрываемой гордостью показала мне главные ценности библиотеки: уэльские кодексы. Причем с особым удовольствием продемонстрировала те несколько манускриптов, которые были не на латинском, а на валлийском языке.
— Видите, какое для меня здесь обширное поле деятельности, — сказала она. — Как замечательно было бы прокомментировать и издать эти рукописи, которых не найти ни в каком другом месте. Я могла бы внести неоценимый вклад в историю кельтской литературы.
— Пожалуй. Но вы отдаете себе отчет в том, какая это огромная работа? Этим должны заниматься старые искушенные в книжных премудростях профессора, а не молодые красивые аристократки.
Цинтия покраснела.
— Я вижу, вы считаете, что я такая же, как все английские девушки, у которых на уме одни танцы да наряды, а за душой ничего нет.
— Боже упаси, — ответил я. — Достаточно только взглянуть на вас, чтобы понять, как вы интеллигентны.
Туг я, конечно, слегка загнул. Она была слишком хорошенькой, чтобы кто-то мог всерьез допустить такое. Но уж если ей так нравится разыгрывать из себя интеллигентную особу, почему же не сделать девушке приятное? Тем более что для меня это проще, чем рассуждать, например, о спорте.
Она показала мне персидские кодексы, которые в конце прошлого столетия собирал Пендрагон, обитавший в восточных колониях. Я был неравнодушен к подобным манускриптам, к тому же чувствовал себя специалистом в этой области после того, как побывал на Большой персидской выставке в лондонском «Бэрлингтон Хаузе».
Тут было почти два десятка таких кодексов, и я пребывал на верху блаженства, с упоением листая пожелтевшие страницы и даже не подозревая о том, какую большую роль суждено сыграть этим древним рукописям в моей судьбе. В радостном возбуждении я совершенно забыл об английских правилах хорошего тона, одно из которых строго-настрого запрещало использовать в разговоре поучительные интонации. Словно профессор, дорвавшийся до благодарной аудитории, я с пафосом изложил Цинтии все, что знал о персидских книгах и иллюстрациях. Правда, мои познания в данной области оказались не очень значительными, и, дабы не уронить свой престиж, мне пришлось дать волю фантазии.
Цинтия внимала моим речам с явным благоговением. Не думаю, что ее так уж интересовали всякие подробности научных изысканий, которые я вдалбливал ей в голову с упорством дятла, но, по всей видимости, они не слишком ее утомляли. Наверно, ей не часто приходилось выслушивать такие серьезные и скучные лекции, и она определенно прониклась ко мне уважением.
Время пролетело с невероятной быстротой — и вскоре раздался удар гонга, призывавший нас на обед. Знакомство с таким множеством прекрасных книг, как шампанское, разгорячило мою кровь, и я возбужденно спел Цинтии о том, что «зреет, зреет пшеничный колос».
— Вы, жители континента, — такие оригиналы. Совсем не похожи на нас, — сказала она мечтательно.
— Ну почему же? Я знаю многих англичан, которые любят книги.
— Я не о том. В вас есть… страстность.
И она густо покраснела.
За обедом Мэлони и Осборн беседовали о гольфе и строили планы различных экскурсий. Граф не вышел и к обеду.
Уже подали кофе и коньяк, когда дворецкий доложил о приходе сельского священника Дэвида Джонса. Это был дряхлый старик, очень нервный, с бегающим пугливым взглядом.
— Прошу простить меня за вторжение. Я, собственно говоря, хотел поговорить с графом, но он никого не принимает.
— Даже вас? — ошеломленно спросила Цинтия.
— Его, наверно, нет дома, — предположил Осборн.
— Утром его видели идущим в сторону Пендрагона, — сказал священник. — Я подумал, что к обеду он наверняка вернется. Ну что ж, очень жаль. Не буду вам мешать, сейчас пойду.
И он с тяжелым вздохом опустился на стул.
— Что, какие-нибудь неприятности в Ллэнвигане? — спросила Цинтия.
— Неприятности? Да нет, собственно говоря, никаких неприятностей нет. Но эти суеверия… вечный бич нашего народа. Похоже, нам никогда не удастся их изжить.
Осборн насторожился.
— Ну-ка давайте послушаем, в чем там дело! Падре, выпейте с нами и расскажите, что случилось. Неужели у вашей дражайшей сестры снова начал плясать стол?
— Столоверчение не имеет ничего общего с суевериями. Это серьезный научный эксперимент. Можете навестить ее — и сами убедитесь. Дело в другом. Все село дружно помешалось рассудком.