В читальном зале молодые люди с каменными лицами молча приносили мне все книги, какие я только смог разыскать, дабы удовлетворить свою псевдонаучную блажь. Во чреве огромной башни слышался лишь сладостный шелест переворачиваемых страниц. Здесь все были на своих местах и при деле: у входа восседал бородатый негр в котелке, которого, по-моему, посадили туда еще в прошлом веке во время торжественного открытия этой читальни, а вокруг меня склонялись над пыльными фолиантами замшелые чудаки — та своеобразная разновидность человеческих особей, которая обитает в библиотеках всего мира…
Хотя нет, не все были на своих местах.
За несколько месяцев, проведенных мной в этом зале, я привык к тому, что справа от меня всегда сидела совершенно плоскогрудая пожилая дама и с неизменно осуждающим выражением на лице изучала отношения между полами в первобытно-общинных формациях. Сегодня дама отсутствовала, не видно было даже ее зонтика, который означал бы, что она куда-то вышла. На ее месте сидел подтянутый молодой человек спортивного вида. Он читал газету и время от времени растерянно оглядывался по сторонам. Мне сразу стало ясно: этот парень никогда прежде не бывал в библиотеке и сейчас чувствует себя как новоиспеченный пациент сумасшедшего дома.
Я ощутил к незнакомцу нечто вроде жалости, смешанной со злорадством. В конце концов, поделом ему. Если он спортсмен, так чего ему здесь у нас нужно? Вероятно, он испытывал бы ко мне то же самое, встретив меня на площадке для гольфа.
Я вернулся к своим книгам и попытался сосредоточиться.
На смену суровой эпохе крестовых походов, когда мрачные аскеты огнем и мечом утверждали торжество истинной веры, завоевывали новые территории и возводили на них неприступные крепости, пришел Ренессанс и наступила вселенская весна. Потомки первого графа Гвинеда без труда осваивались при дворе Генриха VIII и Елизаветы и чувствовали себя как дома на дипломатических раутах во всех европейских столицах. Они писали стихи, водили по морским просторам караваны торговых судов, заживо поджаривали на кострах ирландских мятежников, заказывали свои портреты у лучших итальянских художников, крутили амуры с прекрасными фрейлинами и время от времени, следуя традициям той эпохи, с помощью яда умерщвляли своих жен, если, конечно, те не успевали их опередить…
Передо мной уже высилась стопка из десяти книг, а перед моим соседом не было ни одной, и вид он имел до крайности растерянный. Поерзав еще немного на стуле, он с решимостью вконец отчаявшегося человека повернулся ко мне.
— Простите, пожалуйста… как вы делаете, что вам приносят столько книг?
— Очень просто. Выписываю название и шифр книги на бланк, который потом кладу вон в ту коробку на круглой стойке.
— Интересно. Вы говорите, шифр? А что это такое?
— Порядковый номер книги. Чтобы ее легче было найти.
— А как узнать этот шифр?
— Из каталога. Вот те большие черные альбомы — это каталоги.
— И какие книги здесь обычно читают?
— Самые разные. Кого что интересует.
— А вы, например, что читаете?
— Историю одной семьи.
— Занятно. А если мне тоже захотелось бы почитать историю какой-нибудь семьи, что для этого нужно сделать?
— Прошу вас, говорите тише. На нас смотрят. Все зависит от того, какая семья вас интересует.
— Да? Честно говоря, никакая. С меня достаточно того, что я в детстве натерпелся в собственной семье.
— Так что же вас интересует? — спросил я участливо.
— Меня? Пожалуй, больше всего — альпинизм.
— Хорошо. Тогда я закажу вам книгу, которая наверняка вам очень понравится. Будьте добры, напишите на этом бланке свою фамилию.
Он взял ручку и вывел корявыми буквами: Джордж Мэлони. Я заказал ему роман Киплинга «Ким», и мой новый знакомый с готовностью взялся за чтение, надолго оставив меня в покое.
Я уже добрался до эпохи короля Якова I. Этот король был не чужд мистическим настроениям и в свободное время занимался изучением природы демонов. Если до сих пор люди тяготели ко всему прекрасному и превыше всего почитали мирские услады, то теперь ими овладел жгучий интерес к делам сверхъестественным и необъяснимым, заставляя их обращаться к поискам высшего разума.
Шестой граф Гвинед, Асаф Кристиан, уже не был придворным, он не писал сонетов, ни в кого не влюблялся и, в отличие от пятого Гвинеда, оставившего после себя пятнадцать внебрачных отпрысков, умер бездетным, так что титул унаследовал сын его младшего брата.