Она, вот, плакала и пела. Пела и плакала.
Слезы блестящим потоком лились у нее из глаз, омывая и без того яркий черный наряд, который можно было бы назвать вдовьим, если бы не задиристая красная голова. А песня была гортанной и нравоучительной:
— Нет, не я, нет, не я, — весело подпела девочка, дослушав песенку с моралью.
Оценив Майку поочередно обоими глазами, птица растопорщилась еще больше.
— Знаю-знаю, — прокудахтала она. — Перо тусклое, клюв мелковат. Куда тебе до майя, — и залилась слезами.
— Вы меня не поняли, я — не мальчик, а девочка. А зовут меня точно так, как вы сказали — Майя.
— Кто зовет? Куда зовет?
— Родители, кто же еще?
— Что такое? Кто такое?
— Мама и папа. Все, как полагается.
— Кем полагается? Куда полагается? Кто положил?
— Никем. Никуда. Никто, — Майка постаралась ответить быстро, по порядку, но теперь не была уверена, что все сказала правильно.
— Кто-кто-кто, — закудахтала птица, ероша блестящее оперенье и топоча по воде жилистыми лапами.
«Какая важная курица», — подумала Майка. Будь с ней рядом Лина-Ванна, то она точно поставила бы ей оценку «пять» — за наблюдательность.
Майке повстречалась представительница мира пернатых, очень похожая на курицу-индюшку. А ведь всем известна склонность этих птиц к надувательству: они все время пыжатся, топорщатся, притворяясь крупными величинами.
— У вас, конечно, тоже были родители, — девочка старалась говорить как можно дружелюбней. Не стоит волновать директоров, даже если они выглядят, как мокрые куры.
Птица мотнула красной головой:
— Кто-кто-кто?
— Все мы откуда-то рождаемся, — сообщила Майка всем известную истину. — У меня есть мама и папа. Они принесли меня в этот мир. Вот и вас тоже как-то принесли.
— Что-что-что? — закричала кура. — Я докатилась!
— Почему? — задала Майка не совсем ясный вопрос.
— По наклонности! Докатилась, вылупилась… Или вначале вылупилась, а потом докатилась.
— Как так? Как так? — вот уж и Майка заговорила по-птичьи. С кем поведешься…
— Какличественно и какчественно. По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам, в ямку — бух. Теперь занимаюсь своими прямыми обязанностями.
Кура ткнула клювом в речную гладь и, повозившись там немного, извлекла на свет темный шнурок.
— Ах, вы червяка заморить решили! — воскликнула девочка.
— Я исполняю последнюю волю! — с полным клювом прокудахтала индюшка и заглотала червяка, как фокусник цветную ленту.
Комок в горле поехал вниз, а слезы, едва утихнув, вновь градом полились из птичьих глаз. Теперь капли стали еще крупнее и даже будто бы горше — так уж они блестели.
— Его судьба была извилистой, — торжественно заговорила курица. — Судьба его была беспросветно-счастливой. Но в конце жизненного пути исполнилось заветное желание. Наш друг грезил о дождике и получил его в неограниченном какличестве и полном какчестве…
Если б Майка не видела, где червяк нашел свой конец, то она запросто поверила бы куре, директорствующей на берегу Никакого ручья.
— Вначале съели, а теперь плачете…
— Сам нарывался. Размечтался и нарвался. Я его не призывала.
— И не пожалели…
— Ты колбасу кушаешь, корову жалеешь?
— Не люблю я колбасу.
— А я не могу наступить на горло своей песне. Такое предназначение. Червяки ползают, а я исполняю их мечты.
Она опять залилась слезами:
— Милый друг, ты у меня в груди… — кура-индюшка снова собиралась петь.
«Мало вылупиться, надо еще и докатиться», — придумала девочка не вполне ясную, но весьма поучительную мысль.
Хватит. Насмотрелась.
И-два! Видеть
На сучке без задоринки
Майя шла. Изумрудный лес послушно истончал свой покров, его чрезмерная жизнь замедлялась, а дыхание становилось спокойным, глубоким, вдумчивым. Лес расставался с Майкой, словно по заказу. Стоило девочке пожелать, как деревья пригнулись в кустарники, трава ушла в землю, а та была уж готова переродиться в асфальт…