сложились смешные стишки.
Кто главный?
Никифор вел Майку в очередном неизвестном направлении. Лицо его было сосредоточенным, а шаг таким стремительным, что девочка едва за ним поспевала.
— Скажите, а кто у вас самый главный? — на бегу спросила Майка.
— Зачем нам главный?
— Как зачем? Чтобы руководить.
— Зачем руководить, если каждый и так занимается своим делом? — Никифор, видимо, опять валял дурака.
— Так не бывает.
— А как, по-твоему, бывает?
— Не знаю, по-разному. Всегда кто-то раздает приказы, а кто-то их исполняет. Иначе порядка не будет.
— Настоящий порядок бывает не там, где к нему принуждают, а там, где все его хотят. Вот прикажу тебе в школу не ходить, ты меня послушаешь?
— А почему я не должна ходить в школу? — с надеждой спросила Майка.
— Ага! Вот видишь? — вскричал провожатый. — Тебе нужно объяснение, а приказы не обсуждаются. Нет и все.
— Нет и все, — повторила Майка. Школу она не очень любила.
— Да, обычно мы так и говорим, — кивнул Никифор, — «Приказам — нет!». Нет и все. В «Детском мире» предпочтительней убеждение.
— Как это?
— Мы приводим доводы «за» и «против», размышляем сообща, спорим, ругаемся даже, а потом голосим.
Майка хихикнула:
— Болтологию разводите?
Это смешное слово папа часто говорил маме, если она с ним не была согласна и объясняла почему. Говорить-то он говорил, но в итоге соглашался, потому что мама перечила папе редко и только в очень особых случаях. У Яшиных главой семьи назывался папа, а мама была главой папы, о чем папа любил повторять друзьям. И дядь-Коле, и Сереже Суржикову он говорил, что мама — особая глава в его жизни.
Особая.
— А давай представим, что мы решили развести болтологию по вопросу: «Надо ли Майке Яшиной ходить в школу», — предложил Никифор.
— Давайте! — девочка обожала игры в «будто бы».
— Значит так: ты будешь болтать «за», а я — «против».
— Кто первый?
— По старшинству!
Провожатый остановился, отставил ногу и, устремив вперед руку, как на том портрете у бабки, заговорил:
— Безобгазие! Наши дети! Наше будущее! Они томятся в оковах чуждого им обгазования! Устают зазгя! Изучают по пять уроков в день! Все пгочь! На свалку истогии! Убгать! Пусть останутся неучами! Мы сделаем их винтиками одной большой машины во имя Идеалов! Да! Так! Именно!
Голос Никифора сделался картавым, а взгляд озлился. От неожиданности у Майки случилась кратковременная иллюзия: ей показалось, что костюмные брюки Никифора позеленели и распузырились до старомодных галифе, подбородок оголился, а под носом зачернился кустик смешных, как у клоуна, усов.
Майка тиранов в лицо знала плохо, а потому, что означает этот мираж, на счастье свое не поняла.
— А теперь твоя очередь, — предложил Никифор, возвращая себе прежний человеческий вид.
Майка неуверенно начала:
— В школу надо ходить, чтобы получать знания…
— А вы увегены, что вы получаете хорошие знания? — перебил ее Никифор, все также картавя, но на сей раз уже не преображаясь в воинственное чучело.
— Ведь это же школа? — удивилась девочка. — В школе развивают кругозор, учат полезным предметам, которые потом пригождаются в жизни.
— Ггажданка! — противным голосом спросил ученый чудак. — Скажите, зачем вам, напгимег, астгономия? Газве вы хотите стать звездочетом?
— А мне нравится считать звезды, — сказала Майка чистую правду. Она могла бы дополнить, что любит и ворон на уроках считать, но это было, пожалуй, не для разговоров на столь высоком уровне. — И вообще, неизвестно, что в жизни пригодится, а что нет. Надо быть готовой к различным тяготам. И точка, — твердости ради школьница топнула ногой.
— Вы меня уговогили! Я пгинимаю ваше мнение, — будто бы недовольно сообщил Никифор.
Гимназистка была польщена. В спорах Майка обычно была не сильна: ей не хватало терпения и, порой, для нее было гораздо проще обозвать всех смешными словами или просто промолчать.
— Примерно так в «Детском мире» принимаются все решения, — сказал Никифор голосом уже человеческим. — А мнение большинства мы засчитываем, как правильное.
— Это хорошо, — согласилась Майка.
— Я говорю, что мы «засчитываем» мнение большинства, как правильное, — с усилием произнес он, — хоть это мнение может быть и неверным.
— Разве все могут быть неправы?