подхватила Майка, сочиняя на ходу, —
— Ага, все расскажет про людей! — поддержал Несу, а на его страницах стали проступать крупные буквы.
— Сни-мость, — прочла Майка.
— Впечатались, — удовлетворенно произнес Несу.
Новое слово ему явно пришлось по вкусу. Оно и Майке занятным показалось. Веселым, как пасхальное яичко.
— А вы знаете про пирамиду талантов?
— Ты еще таблицу умножения спроси. — Несу фыркнул и играючи сложил свои листы в уже знакомую девочке фигуру.
Бумажная пирамида была не так красива, как у Никифора.
— Одаренность, дарование, дар, — перечислила Майка. — А где мое место?
Несу поиграл страницами, изображая не то огонь, не то дождь — понять Майка не успела. Послышались голоса. Несу закаменел. Назревало нечто серьезное.
Пометавшись по кабинету, девочка поступила самым известным ей образом. Сделала вид, что ее нет — спряталась под стол. Под ковровую скатерть.
Поголосим!
Майка сидела и боялась дышать.
То там, то сям перед ней возникали ноги — одни в штанах, другие под платьями, мужские и женские. Здесь были почти все, с кем Майку за последнее время свела судьба: костюмные брюки Никифора, элегантные брючки Гаргамеллы, строгая юбка Телянчиковой, розовая лепота Савонароловой, лоснящийся шевиот мастера Леши, Лизочкин оранжевый подол, темно-зеленое одеяние Софьи Львовны, глубокая синева брюк мистера Гифта и бурая рванина Обдувана Божьего.
Детина-мальчик-Васенька тоже явился к директору. О своем присутствии он оповестил громче всех: два длинных гудка, один короткий и еще один длинный.
— Ща-вам-не-ша, — сложила Майка странные слова.
— Васенька, вы не могли бы шуметь чуточку потише, — жалобно попросила Софья Львовна. — Девочки, нельзя ли научить его чему-нибудь более благозвучному?
— Чему, например? — мелодично осведомилась Фея Телянчикова.
— Хотя бы игре на флейте.
— И замучал бы нас вконец «Шуткой» Баха, — это вступила Гаргамелла. — Non, madame, пусть уж дудит, как ему хочется. Милая какофония.
— Заседание Предложного отдела объявляю открытым, — произнес Никифор. Его брюки находились во главе стола — судя по всему, он и руководил этим секретным заседанием. — Что у нас первым нумером? Ах, да, ветренность. Кому дать слово? Да, конечно…
Постукивая широкими ногами в тесных черных туфельках на низком каблуке, Савонаролова заговорила о пакле, которой надо законопатить все щелястые окна.
— …В левом крыле дуновенья царят, — страшным голосом информировала она.
Должного впечатления новость не произвела. Никто не дрогнул и не закричал «какой ужас!». Очевидно, дуновения царят в левом крыле так давно, что уже не удивляют.
— А вы зря, — осудила розовая блондинка и сообщила новость, которая вызвала легкое оживление: разгулялись покойные ветры, и некий Селестин смастерил кляузу, потому что не может творить в такой обстановке.
— И не мне объяснять, какие могут быть последствия, — со значением произнесла толстушка. — Наверху могут не одобрить.
— Эка невидаль, — сказал мастер Леша.
— Да, не одобрят, а могут кое-кому порицание выставить, — елейно проговорила Савонаролова.
— Об чем это вы? — заинтересовался Обдуван.
— Да, так, — сказала она. — Говорят, тут некоторые инструкции нарушают. Пользуют неразрешенные средства. И может даже с опасностью для жизнедеятельности.
— А некоторые подслушивают, — сказал великан, потирая ладони о штанины.
«Заволновался», — догадалась Майка.
— Как же вы, mon amie, за дело болеете, — весело включилась в разговор девица Арманьяк. — Сразу видно — за справедливость. Все в порядке очереди, без блатных, по-честному, — она воинственно закинула ногу на ногу.
Савонаролова раздраженно пристукнула каблуком свой тесной туфельки. Сдалась.
Страсти разгорались.
— Я еще в прошлой декаде сделал заявление на макаронную пайку, чтобы мне увеличили, как труженику незавидного фронта, — заскрипел Обдуван Божий.
— Неужто не увеличили? — удивился Никифор.
— Кого ж там! — засердился старик, нервно колотя тростью об пол. — Разве ж это пайка? Смех курий! Требую себе в соответствии со вкладом.