— Сейчас мы представим дивную картину! — объявил он.
— Чтоб смотреть? — опасливо уточнила девочка. Мало ли что имеет в виду лягушиный принц…
— Как угодно, — повел он плечиком. — Можем и слушать.
— Она интересная?
— По мотивам классических произведений. Про трех сестер. Новая песня о старом. Дефицитная вещь. Можно сказать, профильная.
Ответа ждать он не стал: мигом закрыл Майке лицо чем-то вроде маски.
Маска сильно пахла огурцом.
— Подождите, — пискнула девочка, — а как же…
— У нас не упадет ни единый лишний волос, — заверил он и, чем-то пошуршав, уронил на голову девочки парикмахерскую историю.
…а работа кипела.
— Следующий! — звенела тонкая девица с медным лбом, вытягивая волос из неопрятного дымчатого клубка.
Она перебирала ловкими пальцами — вертела, крутила, завивала.
— Следующий, — вот уж деловито кричала ее соседка, спелая тетка в цветастом платье и золотых косах.
Она выхватывала волос из рук своей товарки. Ее ладони — сильные, тяжелые, горячие, как утюги — распрямляли волос, вытягивали его в звонкую струну.
— Следующий… — волос оказывался в клешнях древней старухи. Салоп ее серебряно блестел, а скрюченные руки могли выполнять лишь одно, самое простое движение — вжик — и волос, прежде казавшийся бесконечным, обрубался.
Сам собой он спутывался в клубок, который тут же растворялся в комковатой дымке.
— Следующий! — звенел на другом краю молодой голос.
Работа кипела.
Малое предприятие «Жысь» не знало сбоев…
Чем делать ничего, лучше ничего не делать
…Неизвестно, слушала она эту историю, смотрела ее, или даже в ней участвовала. Майка вляпалась в сказку-картину, немного в ней побыла, пока позволяли условия, и вернулась назад — в сидячее положение с благоухающей свежестью чернотой перед глазами и назойливым пением Селестина под ухом:
…браво-брависсимо, браво-брависсимо, браво-брависсимо. Всклокочена… — выпевал цирюльник чужую дворцовую тайну под названием «Фабричная близость».
Мотив у песни был задорный, но голос у парикмахера дребезжал, как пустой трамвай, так что особого удовольствия Майка не испытала.
Кстати сказать, она вообще ничего не испытывала. Ножницы парикмахера были так умелы и легки, что, сидя с маской на лице, девочка не чувствовала ни единого прикосновения.
«Вот что значит мастер», — подумала девочка, настраивая себя на лучшее.
Она старательно отгоняла мысль о том, что в этом сезоне среди парикмахеров в моде овечьи головы.
— Ну-ка, уважим! — потребовал Селестин, сдернув с девочки маску.
Майка посмотрела на себя в зеркало и вздрогнула.
На ее голове все осталось по-прежнему. Две стройные косички с резиночками, а посередине головы прямой пробор.
Селестин не соврал: на мраморный пол не обрушился ни единый Майкин волос.
— Мы в восхищении, — сказала Майка, стараясь не ехидничать.
Селестин горделиво кивнул, признавая ее правоту. Сквозняк-озорник был иного мнения. Он возмущенно взметнулся, башня на голове вруна зашаталась — и грохнулась, взбив облачко пыльной пудры.
Взору Майки, глядевшей на Селестина в зеркало, предстал сияющий бильярдный шар. Лоб малыша был таким высоким, что начинался над бровями, а заканчивался на затылке.
Он был совершенно, абсолютно, бесконечно лыс.
Как ни странно, в таком виде парикмахер понравился девочке больше. Глазки его были уж не водянистыми, а серенькими, а лицо сделалось милым, потерянным.
Без волосяной, уделанной красотой, башни Андрюшка, по кличке Селестин, выглядел лишним в покоях Примы.
Как блестящая белая жемчужина в пустом бассейне.
— Уходи, уходи, пожалуйста, — попросил бедный малыш, закрывая лысину своими большими ладонями. — Зачем тебе лишнее знать? Уходи! — он взмолился.