Однако в современном мире, когда врачи работают посменно, от формы обучения «наставник — ученик» почти ничего не осталось.
— Она в переговорной, — сообщил Сами.
Мы прошли по коридору. Я сел напротив миссис Уильямс и представился:
— Сожалею, что мы не встретились с вами ранее. Изначально оперировать должен был Тим Джонс, но в итоге вашим мужем занялся я. Боюсь, у меня нет для вас хороших новостей. Что именно сказал вам Тим?
Когда мы, врачи, что-либо говорим пациентам и их родственникам, те, как правило, пристально смотрят на нас — порой возникает ощущение, будто в тебя вколачивают гвозди. Хотя к этому постепенно привыкаешь. Но миссис Уильямс лишь печально улыбнулась:
— Что у него опухоль, которую нельзя удалить. Знаете, мой муж был жизнерадостным человеком, — добавила она. — Вы не видели его в лучшие годы.
— А когда вы начали замечать, что с ним что-то не так? — осторожно поинтересовался я.
— Два года назад, — немедленно отозвалась она. — У нас обоих это второй брак. Мы поженились семь лет назад. Муж был чудесным человеком, но два года назад изменился. Он был уже не тем мужчиной, за которого я вышла замуж. Он начал делать всякие странные гадости…
Я не стал спрашивать, что миссис Уильямс имеет в виду.
— Все стало настолько плохо, — продолжила она, — что в конце концов мы решили разойтись. А потом у него начались судорожные припадки…
— У вас есть дети?
— У мужа есть дочь от первого брака, но общих детей у нас нет.
— Боюсь, что здесь мы бессильны, — как можно медленнее проговорил я. — Мы не можем сделать так, чтобы ваш муж стал прежним. Все, что мы можем, — это продлить ему жизнь; вероятно, он сможет прожить еще не один год, но изменения в его личности будут только нарастать.
Миссис Уильямс взглянула на меня с выражением полнейшего отчаяния: она не могла не надеяться, что операция все исправит, что ее кошмарам наяву придет конец.
— Я думала, с нашим браком что-то пошло не так. Родственники мужа во всем винили меня.
— Дело было в опухоли.
— Теперь я это понимаю. Даже не знаю, что и думать…
Мы поговорили еще какое-то время. Я объяснил, что придется дождаться отчета о гистологическом исследовании удаленных мною тканей, и сказал, что может потребоваться повторная операция, если анализ покажет, что я не удалил опухоль. Единственный вариант дальнейшего лечения — лучевая терапия, которая, насколько я мог судить, вряд ли поможет улучшить состояние пациента.
Я оставил миссис Уильямс в крошечной переговорной с одной из медсестер: я привык считать, что родственники большинства пациентов предпочитают плакать, после того как я покидаю комнату. Но, может быть, подобными мыслями я просто успокаиваю себя и на самом деле они предпочли бы, чтобы я остался.
Вместе с Сами мы двинулись по длинному больничному коридору.
— По крайней мере, — сказал я, — они собирались разводиться, так что миссис Уильямс должно быть чуточку легче, чем многим другим. Хотя подготовиться к такому все равно невозможно.
Я вспомнил, как пятнадцать лет назад закончился мой первый брак и как жестоко мы с бывшей женой вели себя по отношению друг к другу. Никто из нас не страдал от опухоли в лобной доле головного мозга, хотя порой я и гадаю, какие бессознательные процессы могли управлять нашим поведением. Сейчас я с ужасом думаю о том, как мало внимания уделял своим трем детям в тот тяжелый период. Психиатр, у которого я тогда консультировался, посоветовал мне занять роль наблюдателя, но я не мог отделаться от эмоций: во мне кипела злость из-за того, что меня пытаются выселить из собственного дома, бóльшую часть которого я построил собственными руками. Полагаю, в результате — когда все закончилось — я стал в некоторой степени мудрее и научился лучше себя контролировать. Правда, меня не покидает мысль о том, что это может быть связано и с возрастным замедлением работы нервных контуров мозга, отвечающих за эмоции.
Я заглянул к мистеру Уильямсу. Едва я зашел в палату, медсестра сообщила, что ночью он пытался сбежать и пришлось запереть входную дверь. Утро было погожим, солнце недавно взошло над горизонтом, и его лучи разливались по палате, окна которой выходили на восток. Мистер Уильямс, в пижаме с нарисованными плюшевыми мишками, стоял перед окном. Обе руки он вытянул перед собой, словно приветствуя солнце, освещающее шиферные крыши южной части Лондона.
— Как вы? — поинтересовался я, рассматривая слегка опухший лоб и аккуратный изгиб шва над ним, который пересекал бритую голову.
Он ничего не ответил, только одарил меня загадочной рассеянной улыбкой, а затем вежливо пожал мне руку, так и не проронив ни слова.