— А помнишь, однажды вместо того, чтобы прочитать: «чудо овощи» ты с выражением прочел: «чудовищи!»
— Да, неужто? — расхохотался доктор, — нет, этого я не помню!
Потом он начал рассказывать Серафиме Михайловне о том, чего достиг за эти годы, о своих планах. Это было обычное для учеников, долго не видевших своего учителя, подсознательное желание заверить его: «Вы не ошиблись в своем ученике, ваш труд не пропал даром».
Из поликлиники Серафима Михайловна вышла помолодевшей.
«Вот и лекарство получила! Какие, мы счастливцы, что можем видеть плоды своего труда!»
Она опять вспомнила Анну Васильевну. Та сетовала: «Работаю, а неясно — чего же добилась?»
«Увидишь и ты!» — мысленно пообещала ей сейчас Бокова.
Девушка была строга к себе, не прощала ни малейшей оплошности, и вчера исповедовалась перед Серафимой Михайловной: «Я когда писала на доске, загораживала ее собою. Поздно спохватилась… А в конце урока повысила голос из-за пустяка. Наверно, на мегеру походила».
«Зачем же так строго, — подумала Серафима Михайловна, и на ее широком загорелом лице появилось то выражение доброты, которое так любили в ней все, кто ее знал. — Нет. Анечка, ты подаешь неплохие… надежды. Вот, пожалуйста, завела на каждого ученика „лицевые счета“».
Она улыбнулась, вспомнив, как на последнем уроке Рудина в классе повторила присказку Бориса Петровича: «Правило без примера, что суп без соли».
«Надо ее предостеречь, чтобы попустому не тратила силы: при повторении в старшем классе можно иногда позволить себе сидеть; голос обязательно экономить: если негромко говоришь, то даже шопот в классе кажется вопиющим нарушением порядка».
Серафима Михайловна остановилась у крыльца своего дома, достала ключ и открыла дверь. Муж недавно возвратился из командировки и был сегодня дома. Он встретил ее радостным возгласом:
— Симочка, от Саши письмо!
— Где? — живо спросила она и, не присев, жадно начала читать письмо.
После уроков у Бориса Петровича и Якова Яковлевича бывал напряженный час «пик»: приходили родители, учителя, разбирались дела, заседал комитет комсомола и учком.
Сегодня этот час начался с неприятности. В кабинет Бориса Петровича ворвалась мать ученика шестого класса Альфреда Гузикова, похожая на оплывшую свечу, женщина лет сорока пяти. Свое чадо она тащила за руку. Еще у двери Гузикова начала кричать истерическим голосом:
— Это школа? Да? Это школа? Вот полюбуйтесь, полюбуйтесь! — трагическим жестом она указала на сына.
Под левым глазом Альфреда красовался изрядный синяк. Борис Петрович спокойно выжидал спада истерической волны. Тот, кто плохо знал Волина, мог решить, что он всегда невозмутим, так умел он владеть своими нервами и мимикой. Только иногда его выдавала лихорадочно пульсирующая жилка у виска. И лишь дома знали, чего ему стоила эта сдержанность, — вечерами после таких происшествий разыгрывалась невралгия.
Гузикова, видимо, не собиралась останавливаться. Она говорила так быстро, что, казалось, слово наскакивает на слово, а все они сливаются в булькающий поток.
— Учителям тысячи платят, они обязаны… А они ничего не делают… Ни за что двойки ставят. У них любимчики… Читали в газете статью? Формализм! Нет подхода!.. Альфред — золотой ребенок… А у вас пионервожатая, девчонка, назвала его лодырем… Я буду жаловаться в гороно!
«Золотой ребенок» не прочь был бы подпевать маме, но под суровым взглядом Бориса Петровича благоразумно помалкивал.
«Полюбуйтесь, — защитница Эдика Ч.», — подумал Борис Петрович и, не выдержав, гневно потребовал:
— Перестаньте!
Гневный голос его, если и не привел Гузикову в чувство, то, по крайней мере, заставил ее умолкнуть.
— Постыдились бы отзываться так о людях, отдающих свое здоровье и знания вашим детям… Кто это тебе синяк набил? — спросил Волин, повернувшись к мальчику, и прищурил, словно прицеливаясь, левый глаз.
— Ко-о-тька Бударов, — начал притворно хныкать Альфред, прижимаясь к сочувственно пододвинувшейся матери.
Борис Петрович открыл дверь в коридор и попросил вызвать с репетиции хора Костю Бударова.
— О каких несправедливо выставленных двойках вы говорили? — спросил он мать ученика.
— А как же! — оживилась она. — Ни разу ребенка по русскому не спрашивали и двойки в дневник поставили. К нему придираются, а у него сложная психика. Альфред очень способный ребенок…
— Это вам Альфред объяснил насчет двоек? — невесело усмехнулся Волин.
Он достал из стопки тетрадей одну, где делал свои отметки, и начал ее внимательно рассматривать.