Борис Петрович набрал полную ложечку варенья — сладкое любил больше, чем внук, — и, с удовольствием съев, сказал, обращаясь к дочери:
— Комментарии нужны?
— Не нужны! Вот посмотришь, папа, Анна Васильевна еще и старичков ваших перегонит! Помяни мое слово!
— Сообразительный народ пошел, без комментариев обходится, — подмигнул Борис Петрович жене и потянулся за новой порцией варенья.
ГЛАВА XXVIII
Корсунов оступился, ушиб ногу и лежал в постели дома. В руках у него были тетрадь и карандаш. Он продумывал свое выступление на конференции по книге Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Хотелось рассказать о том новом, что лауреаты-химики внесли в науку. Теоретическую конференцию наметили провести в школе через две недели.
Откинув голову на подушку, он полежал с закрытыми глазами, потом записал план, и, приподнявшись на локоть, посмотрел в окно: видна была часть двора. Снова выпал глубокий снег, деревья облепило белой ватой, и они стояли, могучие, разлапистые, похожие на шеренгу дедов-морозов в белых тулупах.
Во дворе, на веревке для белья, лежал пласт снега намного толще самой веревки, местами он осыпался, и веревка походила на белый пунктир.
Даже подветренные стены домов занесены были снегом, словно чья-то озорная рука залепила их снежками. Корсунов поднялся с постели, набросил на себя одеяло и сел в кресло у окна. Достав из коробки спичку, задумчиво покусывал ее.
Четвертый день Вадим Николаевич не ходил в школу, и никто из ребят не навестил его.
«Почему они не приходят? — с горечью думал Корсунов, — неужели я не заслужил этого? Неужели так и не поняли, что я их друг? Значит, правы товарищи, выступавшие тогда на партийном собрании?»
Он никому не признался бы, но это собрание было очень важно для него. Конечно, нельзя быть совместителем. Душой, отношением… Да и лучше расстаться с разными курсами! Школа требует всех сил учителя. Ей нельзя приносить остатки себя.
Корсунов нервно поскоблил ногтем подоконник, словно хотел сорвать с него корку краски.
Голос совести подсказывал ему, что со многим, даже самым неприятным, о чем говорили тогда, следует согласиться; но неправда, что он «не прирос душой» к школе, неправда! «Кто это говорил мне? А-а, Сергей. Неверно это, Сережа, обидно и неверно».
Вчера у него были Серафима Михайловна и Анна Васильевна. (Люся после их ухода съязвила: «Тебя окружает хоровод дам»), передавали поклон от Бориса Петровича и Якова Яковлевича — они беспокоились о его здоровье. Это было приятно, но не главное: не приходили дети.
Люся многозначительно молчала, но он знал ее мысли и с возмущением отметал их. «Чушь, Сергей не станет восстанавливать против меня класс».
Вадим Николаевич в душе понимал, что не так, как нужно, сложились у него отношения с классом, что Кремлев в чем-то главном был прав, что надо честно пересмотреть своя позиции и первым протянуть ему руку. Но, как все упрямые люди, он не хотел в этом признаться даже себе и непримиримо думал о Сергее Ивановиче: «Критик нашелся!»
Сейчас было тоскливо и одиноко, тянуло в школу. Он ясно представил себе Фому Никитича «на вахте», торжественную тишину коридоров, голос учители за дверью класса, звонок…
«Дурачки, — с нежной снисходительностью думает он о детях, — не всякий умеет проявлять любовь так, как нам приятно. Разве обязательно подходить в перемену и спрашивать: „Ну, как дела, Вова?“ А может быть, лучше вызвать этого Владимира к доске, да спросить с пристрастием, да, любя его по-настоящему, поставить единицу вместо натянутой тройки… И заставить несмышленыша получше выучить! Пусть он сейчас меня Колом Николаевичем зовет, а вырастет — спасибо окажет…»
И все-таки — он чувствовал — было что-то порочное и его взглядах… Нельзя отгораживаться от учеников, сводить все дело к уроку, отметке…
Ему вдруг страстно захотелось очутиться в школе, хотя бы на полчаса, хотя бы на десять минут. Люся, по обыкновению, сидела у соседей и «перемывала косточки» общих знакомых. «Это тоже надо изменить, так дальше жить невозможно». Он стал торопливо одеваться.
«К чорту хворобу, погляжу на них — и станет легче».
Снег колкой пеленой окутывал город, трудно было дышать. Корсунов шел медленно. У сквера постоял около большой карты Китая, удовлетворенно подумал, глядя на флажки фронта: «Молодцы, это по-нашему!»
Возле почтового отделения он с удивлением остановился.