На другой же день, не откладывая, Досекин решил осмотреть и музей нового талицкого искусства.
2
Новый музей стоял на Горе (так называлось место, где проходила верхняя улица). Краснокирпичное здание в два этажа, видимо, прежде принадлежало какому-то из местных иконных королей, теперь же в нем размещались внизу изделия талицких мастеров, а на втором этаже — собрание картин старых художников-станковистов.
Внизу, в темноватых зальцах музея, вдоль стен стояли застекленные шкафы и витрины с множеством экспонатов. Пластины, шкатулки, пеналы, коробочки, портсигары, броши и пудреницы… На каждой цветастая яркая роспись. Пахарь. Охота. Тройка. Целуется парочка. На испестренной цветами лужайке девица в розовом платье, в руке незабудка. Рядом курчавый парень в кумачной рубахе. Сидят под зеленым причудливым деревом, каждый листик которого тщательно выписан золотом… Вот пастушок в том же роде. Пряха. Битва. Еще одна битва. Жнитво. Рыболовы. Еще один пахарь с сохой. Сам пахарь в лохмотьях, тощая кляча еле волочит ноги, но и лохмотья и сбруя на кляче — все раззолочено.
Снова тройки, охоты и битвы. Все играет, переливается самоцветами, словно рождаясь из черной блестящей поверхности, из ее глубины. Взрезают черную глубину лака вихрем летящие кони, огненно-красные, вьется из-под истонченных копыт снежная серебристая пыль…
Примитив?
Может быть. Но веяло чем-то древним от этого примитива, будило воспоминания — детские, сладкие, невозвратимые.
Каменные фонтаны горок, дикие звери, мало похожие на настоящих, библейские, море в синих кудерьках волн. Деревья — тоже особенные, с гибкими вьющимися стволами, похожие на диковинные цветы, и цветы, похожие на деревья… Шлемовидные купола дворцов и палат, заостренные башенки, шпили… Все как не в жизни, и все прекрасно по-сказочному.
Вынул очки, рассмотреть… Нет, ничего не рассмотришь, уж больно тонка работа! Один тон просвечивает из-под другого, создавая живые, неуловимо играющие оттенки. Голубец, сапфирохолодный, пламенеющая киноварь, синий бездонный ультрамарин; пурпурный, цвета остывающих углей багрец, глубокий спокойный тон прозелени — все словно бы плавало под золотистым слоем прозрачного лака, возникая из черной, бездонной его глубины. По краскам — паутинная роспись золотом. Смотришь с разных сторон — и будто на черном фоне переливаются всеми цветами радуги пригоршни драгоценных каменьев. И каждая, даже самая мизерная, коробочка, брошь оправлена в дивный орнамент из золота, столь чеканный и тонкий, словно бы он по-печатному сделан, а не рукой человека.
На многих работах, золотом толщиной в волосок, подпись: «И. Доляков». Работы этого мастера запоминались особенно. Весь этаж обошел, восхищали работы других мастеров — и опять потянуло его к Долякову…
Все у этого мастера было в бешеной скачке, в движении, все мчалось, летело, все вихрилось. Пропорции и масштабы не соблюдались, формы изломаны, перекручены, порою вывернуты до вывиха, но как-то так получалось, что это и составляло своеобразную прелесть его работ.
Это был чародей, местный Косой Левша.
Вот «Битва». Какое-то столкновение чудовищ. Кони-драконы с змеиными шеями, с безумно ощеренными пастями. Тонкие ноги напоминают пружины на крупных шарнирах, зады грузные, жирные; в сцепившемся месиве тел торсы сражающихся всадников вывернуты спиралью, руки от напряжения вспухают буграми мышц; золотыми молниями вспыхивают тонкие волосинки копий, взблескивают мечи, ятаганы, словно сетью перекрывая дерущихся, — вихрь, ураган, карусель, немыслимое сплетение людей и животных. Кони красные, голубые, зеленые, краски напоминают то ли цветной фонтан, то ли букет цветов. И все это сделано темперой…
Темпера.
Ее цветовая сила и звучность завораживали. Ходил, нагибая голову над витринами, стараясь благоговейно ступать потише.
Это было совершенно новое искусство, доселе невиданное, незнаемое.
Весь этот день шел проливной дождь, грязь на улицах развезло, село показалось скучным, неприбранным, грязным. Он лежал на постели в своем директорском доме из боровой отборной сосны. Вставал за окнами вечер, блестела жирной грязью дорога, темнели мокрые ветви деревьев, и было странно ему сознавать, что именно здесь, рядом с этой неприбранностью, неустроенностью возникают замечательные композиции, рядом с грязью расцветают их волшебные краски.