Пока не стемнело, принялся бродить меж крестов, поваленных, сломанных, покосившихся, читая стертые непогодой и временем надписи. Были отдельные и в стихах. На одной говорилось, как утонул восьмилетний мальчик, купаясь в реке. На другой, поименованной «Монолог из могилы», — как муж из ревности зарезал свою молодую жену. Над стихами еще сохранилась любительская фотография молоденькой женщины в белой пуховой беретке, с распахнутым взглядом детски доверчивых глаз. На третьей поэт скорбел о преждевременной смерти какой-то местной учительницы и заканчивал эпитафию такими словами:
Все стихотворные эпитафии были похожи одна на другую. Слышал Зарубин, что сочинял их какой-то спившийся живописец из местных, выморочную избенку которого на берегу Талички опасливо обходили мальчишки. Он был известен своими причудами, часто его на улице видели пьяным…
Сашке тоже однажды пришлось увидеть его, этот обтянутый желтой кожей скелет с непомерно раздувшимся животом, весь в бугристых рубцах и шрамах. Ему, распахнувшему при виде живого покойника рот, кинул тогда поэт-самоучка, погибавший от рака печени: «Чего уставился, ну?! Живого покойника не видал? — И неожиданно подмигнул: — На днях хоронить приходи, если хочешь».
Жутью повеяло от его этих слов. Торопливо, кой-как домывшись, Сашка вышел в предбанник. А неделю спустя в самом деле увидел возле его избенки крышку неструганого свежего гроба, приставленную к стене. Мелькнула мысль заглянуть, но так и не смог, не решился. Самоучка-поэт тоже, должно быть, здесь похоронен, на этом кладбище…
Он начал искать и вскоре нашел. Остановился возле его могилы. На прибитой к палке доске химическим карандашом было выведено от руки:
Халдин
Григ. Егор.
ум. 10.VI.19..
Могила вся обвалилась, просела, палка с доской покосилась. К палке была прибита еще и фанерка, на которой неровно лепились написанные все тем же химическим карандашом корявые строки стихов:
Концовку размыло дождями.
Он долго стоял возле последнего пристанища человека, не вписавшегося в эпоху, не нашедшего места в жизни, непонятого и непризнанного, оставившего в стихах, в мемуарах свою мятежную душу, незащищенную и открытую, испытывая тягостное и скорбное чувство. Говорили, что стихов покойный писал немало, только его нигде не печатали. И вот кладбище это оказалось единственным местом, где самоучку-поэта печатали очень охотно…
Среди деревянных и гнутых железных крестов уцелело и несколько памятников богатых, из полированного гранита, из мрамора. Под одним, как гласила надпись, покоилось тело вязниковского купца Александра Трифоновича Коровенкова, в бывшем доме которого располагалось теперь училище. Неподалеку, под громадным раскидистым вязом, высились два внушительных монумента из черного мрамора.
ПОТОМСТВЕННЫЙ ПОЧЕТНЫЙ ГРАЖДАНИН
Николай Михайлович
САРАФАНОВ
Родился 1844 года ноября 24 дня
Скончался 1910 г. июня 2 дня
Рядом лежала супруга, потомственная почетная гражданка Татiана Васильевна Сарафанова, родившаяся 1844 года декабря 25 дня и скончавшаяся 1907 г. августа 26 дня.
Так вот где обрел последнее пристанище свое местный иконный король, ворочавший сотнями тысяч, сотни иконописцев державший в своей мастерской!..
Ходил, пока не стемнело. Стал накрапывать дождь, нудный, осенний, холодный.
Он выбрал себе местечко под серым могильным камнем, большим, ноздреватым, со стертыми временем буквами, служившим кому-то памятником, и, укрывшись за ним, подняв воротник тужурки, свернул цигарку. Привалившись спиной к холодному боку камня, неторопливо затягиваясь, напивался махорочным сладким дымком, поглядывая на окружающие предметы…
Вот он на кладбище. Совершенно один. Лежит, привалившись к чьему-то памятнику. И что же? — и ничего нет тут страшного, все идет как и надо.
Один за другим в селе потухали огни, и вскоре оно слилось с чернотою осенней ночи. На фоне померкшего неба лишь смутно угадывались голые кроны деревьев, верхушки крестов и памятников. Он затушил окурок о камень, устроился поудобнее у его ноздреватого бока, подобрав под себя ноги в резиновых сапогах, и попытался заснуть.