«Подумать только. Чтобы они помирились, хватило не более десяти минут. А Славомир страдал тридцать лет от этого проклятия…» — пронеслось в мыслях ведьмака.
Славомир изогнулся ещё раз и стих. Изо рта вышло немного пены. Через полминуты староста открыл глаза и увидел перепуганную старуху, встревоженную девочку и улыбающегося ведьмака.
— Что это со мной было? — Славомир приподнялся на руках и вытер рукавом край губ. — Меня будто утробой наружу вывернули…
— Проклятие вышло. Тяжело выходило, но ведь и проклятье сколько длилось.
Славомир поднялся с пола, отряхнулся и слабо пожал руку Эскелю:
— В гроб лягу, а не забуду тебя, ведьмак! За то, что человек! Ведь мог же убить да забрать золото, которое я обещал…
Пантея по очереди посмотрела на Эскеля и старосту. Глаза Славомира лучились искренней благодарностью, а ведьмак улыбался неповреждённой половиной губ, и в этой улыбке было заметно глубокое удовлетворение. На сердце от всего этого легло что-то такое, что очень понравилось девочке. Чувство это было смутное, но родное как будто.
— Ведьмак? — прошептала Ханночка. — И от меня спасибо. Померла бы видь с каким камнем на сирдце…
— Возьмите золото, которое я обещал!
— Обязательно. А нет ли у кого из сельчан коня на продажу?
— У нас нет, но я слышал, что в деревне Жнецы вдова одна продаёт: у неё мужик помер во время пахоты, теперь она с конём не управится.
— Далеко она?
— Пешком — дня три пути. Вот в ту сторону.
— Ну, спасибо тогда. И прощайте!
— Прощайте, мастер Эскель! — Славомир напоследок пожал ведьмаку руку.
========== Людям нужны легенды? ==========
Ведьмак сначала был счастлив и доволен удавшимся делом. Рассказал Пантее несколько историй про оборотней и про жирного катакана, который предпочитал кровь девиц из высшего общества (разумеется, опуская все подробности не для детских ушей). Потом Эскель о чём-то задумался так, что девочка больше не слышала от него ни слова. Собственно, она уже немного привыкла к тому, что лишний раз ведьмак говорить не будет, поэтому отвлекать его от мыслей не стала.
Через пару дней Пантея после очередного привала отошла немного подальше в лес, и тут с ней случилась большая удача: она увидела столько опят, что они полностью покрывали пень, на котором росли. Эх, картошки бы ещё к ним нажарить! Хлопнув в ладоши и довольно потерев ими, девочка оглянулась в поисках того, во что можно было бы сложить находку.
Вытягивая вперёд большой лопух, с горкой полный опятами, Пантея вышагнула из кустов и раскрыла уже рот, чтобы обрадовать Эскеля своей добычей, но увидела, что ведьмака на месте нет. Девочка огляделась по сторонам — куда исчез? Ведь здесь сидел, среди кустов невысокой рябины с ржавыми ягодами!
Первая же мысль больно обожгла: неужели он всё-таки оставил её здесь одну? Пантея чуть не опустила руки и ощутила, как в горле появился ком. Но заставила себя его сглотнуть: нет, выводы делать рано. Надо сперва осмотреть место, где сидел Эскель.
На примятой траве осталась небольшая раскрытая книжица, вся истрепанная, замызганная и перечирканная. Это были стихи. Нескладные, с досадными ошибками в некоторых словах. Пантея пригляделась и прочитала то, что было написано последним:
Как описать тишину
И ветер, который редко
Не приносит запах чудовищ?
Даже ещё не стих, а намётка, мысль для него. «Чьи это? И зачем описывать тишину? В ней же ничего нет», — подумала Пантея.
Эскель, вытирающий ведьмачий меч от зелёной крови, вышел из кустов неожиданно, рваным движением подхватил книжицу с травы и на миг отвёл глаза.
«Его стихи!» — догадалась Пантея, заметив это отведение глаз.
— Тут кикиморы недалеко… были, — ведьмак во что бы то ни стало уводил разговор подальше от книжки. — Это у тебя опята?
— Ага! — с радостью ответила девочка и поднесла лопух ближе к ведьмаку. — Как думаешь, в Жнецах местные продадут нам немного картопли?
— Поглядим.
Дальше пошли молча, но Пантея немного иначе уже смотрела на Эскеля. Никак не вязался его суровый вид с теми обрывками стихов, которые он втайне набрасывал в книгу. Любопытно было, о чём он писал ещё, но к книге теперь доступа не было. Пришла соблазнительная мысль утащить её, когда ведьмак заснёт, и от этой же мысли Пантее стало гадко на душе: нет, раз человек не хочет показывать что-то, значит, есть на то причина. Мама бы точно не одобрила, чтобы она взяла вещь без спроса. Вспомнив о маме, Пантея вздохнула. Потом вспомнила то, что успела прочесть, и задумалась: «Нет, ну что такого в этой тишине? Чего он хочет её описать?»
Дорога вывела из леса на поле — мирное море спелой тяжёлой пшеницы. Среди колосьев выделялись несколько невысоких берёзок и часто качали алыми головками маки, над которыми кружили бабочки. Невидимые, стрекотали в жёлто-красном море кузнечики. Поле жило — тихо, незаметно и… красиво. Пантея это почувствовала и поняла. Это хорошо, когда поле не вытоптано, не сожжено, не истаяло от морозов или болезни. Хорошо, когда по нему не мчится какой-нибудь гуль. Только одна пышноволосая девушка в длинном платье и большом маковом венке легонько рассекает это море хлеба — будто плывёт по нему. Девушка повернула голову в сторону двух путников, и Пантея добродушно помахала ей рукой. Эскель заметил это, посмотрел на девушку и вынул меч.
— Прячься!
— Чего?
Силуэт девушки очень быстро полетел в сторону ведьмака с девочкой, и раздался женский крик, слишком пронзительный для человека.
Пантея без разговоров нырнула в рытвину, поросшую пшеницей, и прижала голову руками к земле. Прямо перед её глазами прыгнул и сел на траву большой коричнево-зелёный кузнечик. Эскель уводил нечто страшное дальше: женские крики удалялись, всё глуше доносились удары меча — такие, будто им плашмя бьют по мешку с соломой. Иногда раздавался лёгкий хрустальный звон, но от чего он исходил, Пантея из-за пшеницы и маков не видела.
Кузнечик вытянул одну зелёную лапку, другую, размял крылья, но не торопился ускакать. Девочка наблюдала за ним и думала, как он спокойно относится к тому, что недалеко происходит сражение.
Потом сражение удалилось настолько, что наступила тишина. Стал доноситься шелест колосьев — какой-то пустынный и успокаивающий. Солнцепёк, тёплый ветер и спокойный шелест хлеба разморили, девочка закрыла глаза и провалилась в полудрёму.
Неизвестно, сколько Пантея так лежала в рытвине, но наконец стали приближаться шаги Эскеля — грузные, торопливые, от которых дрёму как руками сорвало. Солнце уже склонялось к западу.
— Ты спишь, что ли? — удивился ведьмак, переводя дыхание. — Однако, нервы у тебя. Вставай давай.
Девочка потёрла глаза.
— Эскель, а что это было?
— Полуденница. Пошли, покажу, что от неё осталось.
На притоптанном участке, куда ведьмак привёл Пантею, лежали чёрные лепестки маков и кучка непонятной субстанции.
— Ничего себе! А где же она сама?
— Растворилась, как и полагается призраку. Долго я с ней возился: сильна. Сильнее, чем многие другие.
— Чего она на нас кинулась? Мы же просто мимо шли!
— Зашли на её территорию.
Эскель задумался.
— Вот что: на ней венок из свежих маков был. Это неспроста. Полуденницы не всегда носят венки, тем более такие, будто их только сорвали.
— Здесь много маков растёт. Может, из них и сплела?
— Глупость. Это тебе не человек. Но то, что здесь много маков и она защищала свою территорию, говорит вот о чём: она погибла здесь.
Пантея ещё раз оглядела поле, и ей стало не по себе от мысли, что где-то среди этих красивых колосьев лежит мёртвая девушка.
— Судя по её силе, погибла она давно… — продолжил свои размышления вслух Эскель.
— Но ведь… — девочка наморщила лоб, — венок же свежий?