— Нет, не положено. Ты его не бойся, он теперь тебя не тронет. Тебя больше никто не тронет. Можешь теперь быть спокойна.
— Да… Спокойна… — прошептала невеста, вздохнула и стала исчезать с улыбкой на лице. — Как хорошо…
На месте силуэта бывшей полуденницы рассыпались и быстро почернели маковые лепестки.
— Да, хорошо, — повторил за невестой Эскель. — Хорошо, что ты больше ничего не запомнила…
Ведьмак без труда нашёл Пантею в лесу. Утром они вышли из леса и направились в сторону Жнецов. Увидели перед собой мёртвое поле с чёрными сухими колосьями, с которых даже от лёгкого прикосновения слетала тёмная пыль. Берёзки тоже высохли — на корню.
— Ни-че-го се-бе! — протянула девочка, выкатив глаза. — Ведь ещё вчера пшеница была золотой!
— Всё правильно, — ничуть не удивившись, ответил Эскель. — Исчез дух, оберегавший урожай, — и урожай погиб.
— Теперь в деревне будет голод…
— Не жалей их. Крестьяне сами виноваты: нет чтобы искать хорошие земли для посева — они принесли в жертву человека. Более того, это сделал жених девушки.
— Урод какой! — возмутилась девочка.
— Видал я наказания за такое и пострашнее, чем голод. Так что считай, что крестьяне легко отделались.
— Расскаж…?
— Нет. Мала ещё.
— Уважаемый, не скажешь, где тут живёт вдова, что коня продаёт?
— Ты гляди-тка, как слухи быстро ходят! Вот там, в том конце деревни она.
Пантея видела, что жители деревни усиленно готовятся к жатве: мужики во дворах точили серпы и чинили цепы. Бабы граблями расчищали около домов участки для обмолота зерна. Старики, уже не годные работать, развлекали ребятишек песнями, среди которых часто повторялась одна — про некую добрую Жницу, дарующую хороший урожай.
— А если она добрая, зачем ей козлят резать надо? — спросил одного старика мальчишка.
— Почём же я знаю? — честно ответил ему тот. — Так наши предки положили.
— Слышишь, Эскель? Полуденница-то старая-престарая!
— Знаю.
— Бабка Славомира пакость сделала, а он страдал. И здесь то же… Люди голодать будут, хотя виноваты не они!
— Ты их жалеешь, что ли?
— Да, жалко их… Как Славомира.
— Славомир никого не убивал даже в облике зверя. А девушку, которую жених убил на свадьбе, тебе не жалко? Вроде сама девчонка, должна понимать.
— И её жалко! Как же не жалко!
— Всех жалко. А теперь гляди: полуденница больше не будет мучиться — раз, — ведьмак остановился и стал загибать перед Пантеей пальцы. — Она больше не будет убивать местных и прохожих — два. Крестьяне найдут под посевы нормальную землю и перестанут зависеть от жертвоприношений — три. Плохо?
— Нет…
— Вот. Это если поглядеть подальше, чем на грядущий год. Поэтому о погибшем поле — ни слова. Пусть сами увидят.
— М-да… долго им придётся приходить в себя…
— Конечно, крестьяне привыкли к Жнице, она вошла в их легенды и песни. Людям нужны легенды, но такие ли?
Пантея задумалась. В том числе и над тем, напишет ли Эскель что-то об этом в свою заветную книжку. Вспомнила и последний набросок стиха и подумала, что она в описании тишины точно упомянула бы большие глаза кузнечика и шёпот золотых колосьев.
Конь у вдовы оказался не вот-де какой ездовой, а всё же передвигаться на нём стало удобнее и быстрее. Стали думать над именем. Эскель хотел было опять Васильком назвать коня, но подумал, что это будет слишком похоже на традицию Геральта называть всех лошадей Плотвой. Сошлись с Пантеей на имени Славка: имя короткое, звучное, просто запоминается.
На Славке по землям Нижней Мархии они ездили не очень долго: повсюду начинала желтеть листва, поэтому ведьмак с девочкой поторопились в Каэр Морхен, чтобы успеть подготовиться к зимовке.
========== Первая зимовка ==========
Глазам Пантеи открылись бесконечно высокие белоснежные горы, в которых среди вековых сосен и елей тонула огромная каменная крепость. Девочка застыла в седле, ощутив, будто холодный ветер воет не в стенах крепости, а где-то в области её желудка. Стало дико, страшно и одиноко.
Эскель, напротив, смотрел на родные стены с большой любовью. Была, правда, и нотка грусти: каждый раз, приезжая сюда на зимовку, он вопреки реальности надеялся, что к воротам выйдет Весемир, пожурит за опоздание, поворчит, а потом по-отечески хлопнет по плечу, и они вместе пойдут в крепость, рассказывая по дороге о своих ведьмачьих делах…
Ведьмак вздохнул и решил переключиться на Пантею.
— Ну вот, Пантея, собственно, и Каэр Морхен. Колыбель ведьмачьей Школы Волка… и её же могила.
— Могила… — эхом повторила Пантея. — Точно. Здесь холодно, как в могиле…
— Это потому что поздняя осень. И на горах снег. Поехали: нам надо успеть добраться до крепости дотемна.
Своды потолков крепости тоже были бесконечно высокими. Пантея редко ощущала себя маленьким ребёнком, но сейчас было самое подходящее время. Даже высокий Эскель казался здесь гораздо меньше.
Повсюду был полумрак. Дули сквозняки. Они заставляли качаться длинную паутину, косматую от пыли. Особенно много её было на огромной люстре, висевшей на потолке около входа. Шаги раздавались с гулом и уносились куда-то под своды потолка. Мозаики на стенах, изображавшие сражения с диковинными тварями, потускнели и облупились, кое-где из стыков пробивался мох.
— Неуютно здесь, — честно сказала девочка. — Как же здесь жили ведьмаки?
— Хорошо жили. Особенно зимой, когда все собирались здесь на отдых, — ответил с ностальгией Эскель. — Давай перекусим сухарями, которые у нас остались, и спать. Завтра предстоит много работы. Спать будешь в комнате, в которой когда-то жила Цири.
— А кто это?
— Единственная ведьмачка, которую помнит Каэр Морхен.
— Ого!
— Да. Она была связана Предназначением с Белым Волком.
Одно упоминание о Геральте вызвало у Пантеи недовольство. Но было непонятно, что значит «связана Предназначением».
— А что такое Предназначение?
— Это… хм… какой-то странный порядок вещей, от которого нельзя уйти.
— Даже если очень хочется?
— Вот тут не знаю… — ведьмак в раздумьях потёр свой шрам на лице. — Если хочешь уйти от Предназначения, не будет ли это тоже частью Предназначения?
Думать много ему сейчас не хотелось, а вот Пантея задумалась.
— Расскажи мне ещё о Цири, — попросила она, когда они дошли до комнаты.
Эскель рассказал девочке о том, что Цири — потомок легендарной эльфской героини, который обладает огромными силами Истока, может проницать время и пространство и путешествовать между мирами, мастерски владеет мечом, как настоящие ведьмаки. Пантея невольно сравнивала себя с ней и почувствовала, как уменьшается с каждым словом Эскеля. Цири — вот это глыба! Вот это Человечище! Такой может быть связан только с не менее большим Человечищем, наверное. Значит, одолеть его будет труднее.
— Если она такая особенная, значит, и Белый Волк тоже особенный?
— Почему?
— Ну, если они связаны Предназначением, от которого нельзя уйти, значит, они равны?
Над таким вопросом Эскель никогда не задумывался, в чём честно девочке и признался:
— Не думал об этом. Как по мне, всё просто: каждый находится именно там и с тем, с кем надо. А уж равны они или нет…
— Значит, и я здесь тоже — потому что так надо?
— Видимо, да.
«Хм… может, для того, холера меня побери, чтобы я тут не сдох от ностальгии», — додумал про себя ведьмак.
Ночью сорвался ветер, холодный и свирепый: Пантея долго не могла заснуть из-за того, что сосны громко скрипели за окном. Выглянув утром из окна, девочка увидела, что одна из сосен рухнула прямо на двор и похоронила под собой пустые стойла. Хорошо хоть Славка не пострадал: был привязан в другом месте.