— Янка, Янка, глянь! Девочка!
— И впрямь!
Они с грохотом и плеском побросали вёдра и побежали вглубь деревни. Вскоре оттуда набежало много баб и стариков: кто с пряниками, кто с сарафаном, кто с лентами. Все двинулись к кузнице и наперебой стали предлагать девочке гостинцы:
— Возьми пряничка покушай, ягодка!
— Дай ленты в коски заплету!
— У мене сарафанчик есть почти новый, подём в хатку, померишь!
Та старушка, что держала в руках сарафан, хотела приложить обновку к Пантее. Эскель осторожно задвинул растерянную девочку за спину и обратился к жителям сквозь гвалт, который вызвал у него, по правде, очередной приступ головной боли:
— Уважаемые, вы что, детей никогда не видели?
Крестьяне сразу затихли, и в глазах многих можно было прочесть большую печаль. Ведьмак посмотрел на толпу и понял, что не видит ни одного ребёнка.
— Уж давненько не видали, путник! — сказала за всех одна бойкая румяная девица.
Эскель оглядел женщин: многие были просто кровь с молоком, так и пыхали здоровьем и плодородием. Таким только рожать и рожать.
Какой-то старик, судя по всему, старший в деревне, посеменил к ведьмаку и сказал:
— Наши бабоньки никак детей выносить не могут, всё скидывают. А две так вовсе померли с дитями внутри. Уж лет десять как мы во дворах детского смеха не слыхали. Какие детишки были, уж взрослые сами.
— Пропадаем, странник, — крестьянка средних лет утёрла расшитым передником глаза. — Как старость подойдёт, кто ж нас кормить станет? Сами-то работать не смогём.
— Может, болезнь прошлась? — спросил их Эскель.
— Мы уж к знахарю нашему ходили, упрашивали, чтоб помог. Только напрасно всё: каких трав он нам ни давал, всё одно толку нет: скидывают.
— Скидывают — стало быть… ну… зачатие происходит?
Пантея, к счастью, не понимала подобные разговоры, однако заметила, что Эскель потупил глаза и старался на женщин не смотреть. «Стесняется!» — удивилась она и улыбнулась: ему шла застенчивость, которая, как и поэтические пробы, не вязалась с его суровой внешностью.
— Происходит, только толку нет. Эх, проклятие какое-то…
Эскель задумался: странное дело — чтобы в селе ни одного ребёнка не было. Надо бы разобраться.
— Дело в том, что я ведьмак, — сказал он, — и я попробую выяснить, что с вами случилось. Может, и в самом деле здесь имеет место проклятие.
Бабы воодушевились:
— Никогда не видала ведьмаков!
— Господин ведьмак, уж помогите, ради всех богов! Без дитятей разве жизнь?
— Уж мы в долгу не останемся!
— Только для начала мне нужен серебряный меч взамен сломанного. Не знаю, с чем придётся столкнуться.
Кузнец кивнул.
— Ради такого дела я вам его за бесплатно скую, серебра только бы. У меня остался кусок размером с шиш — что из него сделаешь?
— Есть, — Эскель протянул ему мешок со слитками.
Пока кузнец обдумывал будущий ведьмачий меч, Эскель порасспрашивал местных, не замечали ли они в деревне каких-то странностей, не было ли между кем крупной ссоры, не убивали ли беременных женщин. На последнее крестьяне ахали и махали руками:
— Боги с вами, господин ведьмак! Нечто можно на брюхатую бабёнку руку-то поднимать? Аль мы нелюди какие?
— Что скажете о тех двух, что умерли не родив?
— Одна жена Болеслава, а другая — жена Вита. Обе первенцев ждали, да не дождались…
— Мужья с ними не ругались?
— Болеслав-то, может, и кричал на неё — стряпуха была так себе, — но чтоб руку поднять или убить — нет. Вит — этот вообще будто сам на сносях ходил, всё важничал, что и его семя прорасти могёт. Он до того, как жена понесла, пил бывало много, потом перестал, а как жена померла, да с дитём, вовсе упился. Схоронили мы его два года, что ль, назад?
— Не, год. Два года назад мы Мицька с окраины схоронили, дурака.
— Хороший, по совести сказать, Вит мужик был, а к водке этой проклятой его Агнешка Медведиха приучила.
— Медведиха? — переспросил Эскель. — Она ходила на медведя, что ли?
— Нет, пила столько, что и медведь свалится, а ей хочь бы что. За раз, бывало, могла четверть бочки вылакать. Она вон там жила, — старик-крестьянин указал в сторону разваленной хаты ближе к центру деревни. — Из-за водки и бесстыжей была, что сказать совестно. На Вита всё заглядывалась, только он, как оженился, забыл к ней ходить. Тьфу, пусть ей там лежать спокойно. Схоронили мы её девять годов назад.
— Девять? — Эскель вспомнил, что старик говорил о десяти годах без детского смеха. «Может, она и прокляла всю деревню? Сама баба, никто её не любил, пила, ни семьи, ни детей — есть от чего озлобиться на весь мир и проклясть его», — подумалось ему. — Пожалуй, осмотрю её хату. Пойдём, Пантея.
Они ушли, а крестьяне посмотрели им вслед и зашептались:
— Разве ведьмаки не в одиночку на чудищ охотются?
— Навроде так. Они, слыхал, детишек забирают себе, вот это, может, и есть.
— Ну ладно бы мальчишку водил с собой — ведьмаки же все мужики. А тут девка… На что она ему?
Бабы переглянулись с не самым приятным подозрением.
— А ну как он помогёт нам — это ж сколько он потребует за дитятей-то? Век не расплатимся…
В разрушенной хате почти ничего не было: крестьяне растащили всё в хозяйство. Повсюду висела паутина, даже на осколках оконных стёкол: в них звонко жужжали мухи, попавшие в западню. Где-то стрекотали сверчки, а в щели между поехавшими досками залезли повитель и сорный клён. Дом медленно умирал от натиска наступавшей на него природы.
Эскель сосредоточился на ведьмачьем чутье и понял, что в доме есть ещё подвал. Ведьмак и девочка слезли туда, и тут медальон Эскеля легонько завибрировал. Никаких чудищ в подвале не водилось — это было видно, потому что в открытую дверь подвала с улицы заходило достаточно света. Странно. Ведьмак в раздумьях обошёл подвал и заметил в одном углу неглубокую ямку с маленькими костями, на неё как раз и реагировал медальон. Принюхавшись и приглядевшись, он понял, что это младенческие кости. Даже не младенческие, а такие, какие успели сформироваться у выкидыша. Вернее, двух выкидышей — набор костей черепа говорил о том, что их было двое.
«Игоши?» — с грустью подумал Эскель. С грустью — потому что игоши никогда не появляются от хорошей жизни. За их появлением всегда стоит трагедия. Только какая произошла здесь?
Эскель внимательнее с помощью «Кошки» осмотрел подвал и нашёл камушек со следами старой крови. Поднёс камень к носу. Запах уже не улавливался, но было видно, что крови пролилось много: камушек был в ней чуть не весь. Также ведьмак разглядел почти затянувшиеся следы от женских сапог, что вели в угол. Около лестницы Пантея нашла две вмятины, а на краю лаза в подвал доска была обломлена. Всё говорило о том, что женщина, возможно по пьяни, оступилась и упала в подвал, у неё случился выкидыш, и она закопала нерождённых в углу. Поскольку следы были где-то десятилетней давности, а похоронили Агнешку девять лет назад, выходило, что она целый год прожила в доме, где закопала собственных скинутых детей. На что Эскель был опытным ведьмаком — даже ему стало не по себе от этой истории.
Если никого нет в могиле, значит, игоши вышли на охоту. Раз беременных нет в селе, монстры могли уйти и в соседние поселения…
— Эскель, так что здесь случилось? — спросила девочка.
Ведьмак предпочёл не рассказывать подробности.
— Недетская история, которая породила двух чудовищ.
Вроде бы всё сходилось. Игоша, вернее, двое игош питались силами беременных женщин, поэтому никто из них не мог разродиться.
Эскель вспомнил, как Геральт рассказал ему, что расколдовал игошу — нерождённую дочь веленского Кровавого Барона. Печальная история, однако подающая надежду, что деревенских игош можно обратить в чуров — добрых духов, которые будут помогать крестьянам. Надо только отыскать кого-то из родных Агнешки, чтобы провести обряд имянаречения.