Откуда ещё не старый маг мог обладать такими знаниями? Не был ли он причастен к Саламандрам, которые похищали записи ведьмачьих секретов? В конце концов, не подлог ли всё это? На эти вопросы автор уже не ответит…
Помимо чёртова корня, иовлевых слёз, мятлика и пырея Эскель услышал в зачитываемых рецептах несколько новых компонентов.
— Дилетант… — сказал он, обрадовавшись этому факту. — Приплёл кучу всякого сора.
— Гинэль утверждать, что здесь лучше старый мутации, — ответил ему эльф, ткнув пальцем в одну из страниц рукописи.
— Чего?
А’рса вздохнул из-за того, что не смог сформулировать мысль, как хотел.
— Твой мутация старый, Vatt’ghern. Рецепт — обновить его.
— Чего? — Эскель насупился и почесал шрам на щеке. — Хочешь сказать, что это… как надстройка над моей мутацией?
— Так.
Ведьмак вспомнил о рассказе Геральта, нашедшего в Туссенте лабораторию профессора Моро, который, мечтая превратить сына из ведьмака обратно в человека, наоборот, усилил его качества. Белый Волк рискнул применить рецепты из дневниковых записей профессора на себе — и не прогадал. Значит, в теории если один профессор-маг допёр до способов улучшения ведьмаков, то и другой мог допереть тоже. Что там говорил Геральт про основной мутаген? … Эскель напряг всю свою память.
— Прочти-ка ещё раз…
Среди вновь перечисленных эльфом ингредиентов была вытяжка из яйца Бледной Вдовы — и тут ведьмака пронзили сразу два воспоминания: первое — из рассказа Геральта о пещере с какими-то редкими белыми сколопендроморфами; вторым была реплика Гинэля про бледную вдовушку, потерявшую мужа. Эскель поджал губы и упёрся локтями в колени, положив голову на руки. «Не верю», — только и крутилось у него в мыслях.
— Нет ли там в записях чего про то, откуда Гинэль взял яйца Бледной Вдовы?
— Упоминаться торговец из Зеррикания.
Не Туссент, значит. Значит, Гинэль никак не связан с профессором Моро. Эскель уже думал, что нашёл объяснение — и оно растаяло, как снег в тёплых руках.
— Пёс его знает… — ведьмак снова крепко задумался. — Как думаешь, стоит ли проверить эти «надстройки»?
— Так. Магия изменённая. С Сопряжение Гинэль оказаться прав — я проверить расчёт по звёздам.
— Летом попробуем собрать все необходимые компоненты.
Наступила весна, и Эскель отправился на ведьмачий промысел на этот раз один. Пантею наконец-то было на кого оставить, хотя она и упрашивала взять её с собой в дорогу. О пути в Туссент речи пока идти не могло: слишком опасно было перемещаться по миру, в котором чёрт знает что произошло. Покинул крепость, к великому счастью девочки, и Ламберт. Пантея осталась с А’рсой и продолжала учить с ним Старшую Речь, в том числе на примере записей Гинэля — там часто можно было найти слова, которые не встречались в учебнике Элис.
========== У семи нянек… ==========
Эскель вернулся ближе к разгару лета. Он привёз для новых ведьмачьих эликсиров и мутагенов ингредиенты, которые нельзя было найти в окрестностях Каэр Морхена, самое главное — добыл у спекулянтов несколько яиц Бледной Вдовы. Привёз он с собой и свежую историю о контракте на Полуночницу, но всё никак не мог найти время, чтобы рассказать её Пантее: был занят с А’рсой реализацией рецептов Гинэля. К этой работе хотела подключиться и девочка, только тут Эскель строго запретил ей даже смотреть в комнату эльфа, плавно перетёкшую в состояние лаборатории, и отправлял то на кухню, то на улицу тренироваться с чучелом. Это разжигало в Пане дополнительный интерес. Она выклянчивала у товарищей ответ и однажды, так и не дождавшись его, подслушала под окном разговор ведьмака и мага. Она поняла из этого разговора, что Эскель готовится к улучшению своих ведьмачьих качеств, не нашла в этом ничего секретного, пробурчала под нос: «Подумаешь, тайна… Я-то думала, там что-то совсем такое, что ахнешь!» — и отстала от ведьмака и эльфа с расспросами.
И тут в крепость возвратился Ламберт. Увидев его первой, так как тренировка шла на улице, Пантея тихонько сматерилась себе под нос, пользуясь тем, что больше никого рядом не было, и стала озлобленнее рубить чучело мечом.
Как выяснилось за ужином, товарищу Эскеля не очень-то везло с заказами, поэтому он решил вернуться домой раньше осени. Житья Пантее от него не стало: на каждое её движение при тренировке был комментарий, что оно неправильное, и суп-де у неё всегда пересоленный, и чего она вообще в Каэр Морхене делает, ничего не умея. Девочка огрызалась и иногда нарочно пересаливала Ламберту суп, а однажды, когда он её особенно допёк своими замечаниями, спрятала его меч в конский навоз, прикрыв сеном. Возмущённый мат ведьмака, нашедшего свой меч, вполне мог сотрясти Синие Горы и вызвать лавины.
Эскель старался притереть конфликтёров друг к другу, но в любом конфликте всегда есть элемент, о который разбиваются все внешние усилия: желание сторон послушать друг друга и помириться. В данном случае это был недостающий элемент. Даже желания не задевать друг друга не наблюдалось: Пантея не была способна держать язык за зубами в силу и возраста, и характера, Ламберт — только в силу характера, который, как когда-то давно сказала девочка, «на базаре не купишь».
Конфликт мог разгореться абсолютно на ровном месте. Так, в один летний вечер Эскель засел с приятелем играть в гвинт, Пантея пристроилась рядышком. Играть ей не разрешали, карт у неё не было, зато желания наблюдать за игрой — хоть отбавляй.
Отдав второй раунд Эскелю, Ламберт с каменным лицом кинул на стол карту с Геральтом.
— А вот тебе нашего старика!
Эскель почесал шрам и выставил на последний ряд требушет.
— А чего его морозом нельзя? — возмутилась Пантея.
— Это карта героя, на неё не действует, — объяснил Эскель, ожидая хода противника.
Тот ухмыльнулся:
— Вот видишь — даже в гвинте Геральта одолеть нельзя. Карты правду говорят!
— Правду: тебя вообще в колоде нет, даже с единицей урона! — парировала девочка, поняв, в чей огород летит камень.
— А ты даже и не ведьмак, как я, а простая соплячка!
— Не соплячка!
— Соплячка!
— Может, уже бросите это ребячество? — предложил Эскель, со вздохом подперевший щёку рукой.
Пантея откинула назад косичку и пошла к себе в комнату тяжёлыми от сердитости шагами, оставив товарищей доигрывать партию. Злоба на Ламберта рождала желание прибить его прямо сегодня же, и вместе с тем в грудь проникло новое чувство. Это была досада от признания того, что отомстить за отца просто так не получится. Геральт — слишком сильный боец, ведьмак. Девочка посмотрела на себя в зеркало, которое аккуратный и щепетильный в одежде А’рса разместил в коридоре, и почувствовала, как к горлу подступает слёзный комок. Невысокая ещё — ладно, это ведь она пока не до конца выросла; крепкая и здоровая, уже что-то умеет с мечом, — и всё равно этого недостаточно. В голове родилась мысль: а не может ли эльф сделать её сильнее при помощи магии?
Пантея пошла в комнату А’рсы — но там никого не было. Одни банки-склянки и пучки трав на столе. От досады, что хозяина комнаты нет на месте, когда он так нужен, девочка пустила слезу.
Склянка с приготовленными по записям Гинэля травами маняще переливалась на свету свечей. Пантея сквозь слёзы уставилась на неё и вспомнила, что Эскель хочет стать с помощью этих склянок более сильным ведьмаком. В голове по накатанной колее катился давнишний разговор с Ламбертом: «Ведьмака только ведьмак одолеет, а ты даже не Исток, как Цири. Соплячка!» Так всегда бывает: вроде задавишь старое плохое воспоминание, а оно потом прицепится за другое и при случае вытащится вместе с ним и многими другими, как платки из кармана фокусника. Вспомнились и рассказы матери о том, сколько отец сделал Белому Волку хорошего. Неужели поступок ведьмака останется безнаказанным?