— А ведь это он… — девочка решилась, — это он вам хлеба просил передать, волновался, что вы худая стали.
Бабка насупилась и заворчала:
— Одного роду он с сестрой, дурная кровь! Ни видать, ни слыхать его не желаю!
— Но…
— Цыц!
Устав сидеть, Ханночка пошла прилечь на скамью с соломой.
Когда старушка уснула, Пантея сварила из лебеды щей, оставила их на окошке остывать, а сама потихоньку пошла к избе старосты. Ей страшно захотелось их помирить: бабку жалко, она из-за сестры одна теперь свой век доживает, а староста и рад бы ей помогать, да она сама не даёт. Мучается, а не даёт. Иначе бы Эскелю крышу латать не пришлось, была бы она давно сделана.
Славомир как раз сидел на скамейке около хаты и курил, глядя куда-то перед собой. Пантея запыхалась, бежав к нему, поэтому не сразу смогла говорить и присела рядом.
— Как там Ханночка поживает? — спросил её староста, не меняясь в лице. — Хлеб передали?
— Передали, она поела с нами. Я ей щей сварила.
Славомир одобрительно кивнул.
— Только я ей всё равно сказала, что это от вас. Злится она на вас, а вы ей хлеб передаёте — пусть знает.
— На что ж она злится? — спросил староста и стряхнул пепел на траву.
— Вы не знаете?
— Она меня с детства не любила, — мужчина затянулся и задумался. — Сначала сама управлялась, а состарилась — одна совсем. Она ж девка старая, замужем не бывала, её даже прозвали на деревне Бобылихой. Я ей то через соседей, то через детишек гостинцы оставлял — все знают, что не хочет она меня видеть.
— Через своих детишек? Разве она их подпускала?
— Нет, что ты, через деревенских. Я тоже бобылём живу, как и она.
— А чего так?
— Вышло так… Не хотел бы, да вышло.
— У неё не вышло потому, что её сестра, ваша бабка, у неё жениха свела.
— Это она сама рассказала?
— Да, вот утром только.
Славомир задумчиво посмотрел на Пантею и попробовал не дышать дымом на неё. Девочке запах дыма, впрочем, показался даже вкусным.
— Никогда мне никто про это не рассказывал. Тогда ясно.
— Но ведь это же не вы виноваты!
— О, для обиды, ребёнок, часто разницы нет.
Староста потушил самокрутку.
— Мастер Эскель-то где?
— На холм пошёл разведывать.
— Да чего там разведывать… Говорю же, раньше полнолуния не явится.
— Дядя Славомир, а мне самокрутку не дадите? Она так вкусно пахнет!
— Ну нет, ещё я ребёнку этой дряни не давал! — возмутился и одновременно растерялся от девчачьего вопроса мужчина, отводя подальше за бедро кисет с табаком.
— Почему же тогда курите, если это дрянь? — Пантея почесала в затылке.
На это староста не нашёл что ответить, но и самокрутки девчонке не дал.
Эскель в это время обошёл холм вдоль и поперёк. Нашёл в трещине коры одного дерева клок шерсти, оставленный в прошлое полнолуние. Он подсказал, что оборотню должно быть чуть больше сорока лет. Странно: зверюга регулярно появляется около деревни в течение такого длительного срока, а озаботились его существованием только сейчас. Почему? Он всё-таки стал причиной чьей-то смерти, но староста предпочёл скрыть это? Зачем?
На одном из деревьев были глубокие заметки от когтей, делались они там регулярно и яростно, потому что кора была доведена до состояния мочалки. Возможно, так вымещалась часть звериного гнева.
Внизу холма Эскель нашёл также горсть костей. Человеческих среди них не было, только оленьи, заячьи и от одной овцы. Значит, убийства людей всё-таки не было.
Самой интересной находкой стал след от сапога, почти поросший травой. Других следов не сохранилось, а этот уцелел, потому что был оставлен на грязи, которая потом хорошо присохла. Эскель оглядел его тщательнее: размер был явно мужской, внутренняя часть небольшого каблука была стоптана больше внешней — значит, человек ходит, стараясь разводить носки ног, чтобы не косолапить.
Ведьмак подвёл итог: в волколака обращается мужчина, который стесняется ходить косолапо. Оборотень из него достаточно миролюбивый, на людей не нападает и вымещает гнев на дереве. Максимум может покуситься на крестьянскую живность. О чём это говорит? Скорее всего, о том, что он несмотря на обращение в зверя обладает достаточным разумом и самоконтролем. Таких существ Эскель обычно не убивал.
Не давал покоя ещё один вопрос: почему только староста говорит о волколаке? Если зверь живёт рядом с деревней так долго, наверняка его видел кто-то ещё. Ведьмак привстал с корточек и направился обратно в деревню, чтобы расспросить местных жителей. Попутно осматривал сапоги мужиков и старался определить походку.
На его вопрос, не видали ли они каких-нибудь чудовищ в округе, люди обычно отрицательно кивали головами. Кто-то говорил, что единственное чудовище — это он сам, ведьмак. А один охотник всё-таки вспомнил, как однажды видал что-то странное в лесу. Оно было большое, зыркнуло на него зелёными глазами и поторопилось спрятаться в чаще. Впрочем, в тот день охотник был, как он сказал, «шибко пьяненький», поэтому ему могло привидеться.
Эскель решил поговорить со Славомиром ещё раз, на всякий случай посмотрел и на его сапоги тоже. Тот внимательно выслушал отчёт ведьмака и сильно разволновался за овечьи кости: выходит, чудище сначала овец перетаскает, а там и на людей может перекинуться. Эскель возразил: если за столько лет не было ни одной человеческой жертвы, значит, оборотень просто не заинтересован в них. Староста в ответ только выпустил очередное кольцо дыма и сказал, что всё-таки хотел бы избавиться от чудовища. Он так решил, и от решения своего не отойдёт — за людей боязно. Только предупредил, что ему надо будет на пару дней съездить в соседнее село договориться насчёт закупки зерна, поэтому, если он ещё не вернётся, когда с волколаком будет покончено, деньги можно будет взять из свёртка за печкой.
Эскель не стал с ним препираться. В конце концов, надо дождаться полнолуния, а там можно будет договориться с оборотнем, чтобы он просто покинул это место и нашёл себе новый дом.
К дому Ханночки ведьмак вернулся порядком уставший. Старушка, поевшая щей из лебеды, мирно дремала на скамье у окошка, а Пантея пыталась что-то стряпать в горшке на печке.
— Эскель, если хочешь есть, остались щи из лебеды. Или подожди: я кашу из семян подсолнуха почти доварила… Или недоварила? — девочка скривилась и в недоумении пару раз ткнула ложкой субстанцию в горшке. — Леший знает, в первый раз пробую такую кашу готовить.
Ведьмак не отказался от обеда.
Всё время до полнолуния Эскель и девочка поправляли разлаженное хозяйство бабки: ведьмак переложил брёвна на колодце и сколотил хорошую крышку, чтобы хозяйка ненароком не свалилась в воду, потом заделал в стенах щели. Простуда Пантеи отступила быстро: организм у неё был крепкий. Поэтому она отскоблила большим ножом деревянные полы и скамейки, попробовала отстирать и починить, как могла, старушкину одёжу. Спать постояльцы ложились перетруженные, но довольные тем, что Ханне потом будет приятно жить в чистом тёплом доме. Сама хозяйка глядела на них и украдкой вытирала слезу: уйдут ведь, кто ей помогать и кормить будет?
Думала она о своём внучатом племяннике: чего ему, злыдню, надо, что он хлеб ей передаёт? Опомнился! Вот другие жители деревни ей то молочка, то яиц давали, а этот сидел, ждал чего-то. Ну, допустим, она и сама хороша — не хотела его видеть, но ведь он сам не из камня сделанный, чтобы спокойно на её беспомощную старость глядеть? В общем, злоба на родственника у Ханночки не утихала.
Когда на небо выкатилась полная луна, Эскель вышел из хаты и направился к холму. Пантея так натрудилась за несколько дней, что спала на кожухе около печки, как сурок. Это и к лучшему: неизвестно, чем закончатся переговоры с волколаком. Поэтому у ведьмака меч был заранее обработан маслом против проклятых, а в карманах лежали пузырьки с «Ласточкой».