<p>
Йихнов с Илавом, разумеется, тут же выразили свое горячее желание.</p>
Глава 4.
Взгляд с другой стороны.
<p>
Миран принялся читать, на ходу переводя с не знакомого своим слушателям языка:</p>
<p>
"Я, Робус, первый император Катериса из рода Парентов, оставляю сии воспоминания в назидание потомкам.</p>
<p>
В 1211-м году от рождества Пророка мне довелось принять участие в Северо-Восточном походе императора Сапатиса, моего дяди по матери. Большинство туземных княжеств сразу покорились нашей силе, приняв вассальную зависимость от империи. Среди отказавшихся подчиниться наибольшую строптивость выказало небольшое Шевское княжество, возглавляемое по слухам не человеком, а неким бессмертным демоном по имени Миран. В своем ответном письме этот Миран требовал от императора обойти стороной его земли, угрожая в противном случае сжечь его и все его войско силой своего гнева. Сапатис не испугался шантажа, но все же обратился за советом к служителям Господа, которые заверили его, что никакому демону не под силу противостоять Божьей воле, а имперской армии покровительствует сам Господь. Удовлетворившись этим, Сапатис приказал своим войскам перейти границы Шеви и взять в осаду его столицу.</p>
<p>
Отряд моего отца, князя Парентского, расположился на дальнем краю лагеря осаждающих, в глубине леса, подступающего к самым крепостным стенам. Будучи предоставлен сам себе, я с утра успел облазить все окрестности и обратил внимание, что рядом с нашим шатром, находится небольшой пригорок, а в его основании - отверстие, вероятно, барсучья нора. Самого хозяина норы там уже не было - то ли сбежал, то ли попался кому-то из охотников.</p>
<p>
Был уже поздний вечер, когда я улегся спать в отцовском шатре. Сам отец еще не вернулся, поскольку должен был разместить на стоянке подтянувшийся очень поздно арьергард. Проснулся я, когда стены шатра вдруг ярко осветились пламенем. Выскочив наружу, я увидел, что вокруг нас полыхают вековые сосны. Мгновенно поняв, что мне грозит, я рванулся к тому пригорку и постарался залезть ногами вперед в барсучью нору. Взрослый воин туда наверняка бы не втиснулся, но мне в ту пору было всего двенадцать лет, и я был очень тощим. Только это меня и спасло.</p>
<p>
Я лежал под толщей земли и наблюдал в отверстие, как бушует адский пламень, видел, как рушатся деревья, слышал ужасные вопли горящих заживо людей и ржание взбесившихся коней. По земле тянуло едким, горячим дымом, и мне стало трудно дышать. Я зарылся носом в землю, но все равно потерял сознание.</p>
<p>
Очнулся я уже в окружении вражеских латников, которые выдернули меня из норы как морковку и сумели откачать. Огонь уже затих, и вокруг до самых стен Шеви простиралось одно сплошное пепелище. Меня заставили подняться и погнали к городским воротам. Так я попал в Шеви в качестве жалкого пленника.</p>
<p>
Меня и других пленных, случайно уцелевших в огне и попавших в руки шевцев, привели в резиденцию Мирана, служившую одновременно и его храмом. Нас было тут всего десятка два, причем я оказался единственным дворянином, а остальные были простыми латниками или даже обозниками. На наших глазах в храм заносили обгоревшие останки самых знатных аристократов империи. Я опознал тела императора, его сына, а также своего отца, князя Парентского, и понял, что сам теперь волею судьбы стал владетельным князем.</p>
<p>
Собравшиеся в храме шевские дворяне дружно преклонили колени, и тут я своими глазами увидел, как из стены над алтарем истекает нечто белое, которое затем сгущается и приобретает очертания мальчика моих лет. Я уже видел это лицо на шевских монетах. Сомнений нет - перед нами предстал сам Миран, тот самый демон, что только что погубил огромную имперскую армию. Он занял кресло, установленное у самого алтаря, и нас, пленников, подвели к нему, заставили опуститься на колени и назвать свои имена. Услышав, что я являюсь племянником покойного императора Сапатиса, шевские дворяне потребовали немедленно меня казнить, дабы извести весь вражеский род под корень. Мне же, чудом уцелевшему в пожаре, очень не хотелось умирать, и я, позабыв о дворянской чести, стал молить Мирана сохранить мне жизнь, клятвенно заверяя, что не имею ничего ни против него лично, ни против его княжества, а просто сопровождал отца в походе. Вероятно, мой вид был столь жалок, что демон вдруг смягчился и заявил, что пощадит меня, если я поклянусь за себя и всех своих будущих потомков, что Паренты никогда отныне не придут с войной в шевские земли и никогда не пошлют сюда своих воинов. Я немедленно согласился принести данную клятву. Тут Миран расчувствовался и пообещал в ответ не трогать ни мои земли, ни моих людей, пока сия клятва не будет нарушена с нашей стороны, но, поскольку клятва эта очень серьезна, она должна быть оформлена в виде специального договора и скреплена кровью, дабы я никогда о ней забывал. А в наказание за мое участие во вражеском нашествии я буду публично высечен розгами, после чего и обрету право подписать данный договор. Меня, владетельного князя, собирались сечь на людях, как какого-нибудь уличного воришку!!! Но я был не в том положении, чтобы протестовать, и потому смиренно сказал Мирану, что готов принять от него любое наказание.</p>
<p>
Всю церемонию назначили на следующий день. По требованию Мирана я должен был войти в его храм уже обнаженным, и потому разделся догола перед выходом из той каморки, которую предоставили мне для ночлега. Посмотреть на сечение иноземного князя собрались не только местные дворяне, но и многочисленная городская чернь, и я, войдя в храм с парадного входа, был вынужден идти нагишом по узкому проходу меж выстроившихся людей, которые не стеснялись отпускать в мой адрес сальные шутки. Поднявшись на помост в алтарной части храма, я по приказу назначенного экзекутора улегся на установленную специально для меня лавку и был крепко привязан к ней за руки и за ноги. Явившийся Миран отдал приказ о начале экзекуции. Должен сказать, что до того дня розга никогда не касалась моего тела. Только ощутив жгучие укусы лозин, я осознал, насколько болезненно это наказание. И как я ни старался сдержаться и не уронить своего достоинства на глазах у черни, сие оказалось превыше моих слабых сил, и вскоре я огласил помещение отчаянными криками. На моей спине и ягодицах словно разожгли настоящий костер, и сознание мое начало туманиться от нестерпимой боли.</p>