Её лицо, похожее на безупречную фарфоровую маску, изображавшую ненависть, вдруг поплыло.
Идеально гладкая кожа посерела, вспучилась многочисленными бородавками и натянулась на костистом подбородке. Лоб прочертили глубокие морщины. Брови выпали почти целиком, отчего глаза, казалось, провалились глубже внутрь черепа. Тщательно уложенное каре превратилось в пыльный парик на лысом черепе.
Резко заострившиеся скулы и крючковатый, покрытый рытвинами нос делали Нарцкуллу похожей на мертвеца.
Она осклабилась, выставляя напоказ редкие жёлтые зубы.
— Заставил потерять контроль… Поплатишься! Ты поплатишься!
Новоявленная старуха подняла жезл и обрушила на меня череду ударов, каждый из которых отзывался огненной вспышкой боли.
— Нет, так дело не пойдёт, так нельзя, совсем нельзя, малыш должен усвоить, что здесь главная я, только я, весь его мир создан мною…
Она надтреснуто расхохоталась, и следующий удар отшвырнул меня к стене, по которой я сполз безвольным кулем. Нарцкулла подошла ближе. Пустые глазницы её обезьяньего жезла горели потусторонним ядовито-зелёным. Ведьма приподняла ногу, обутую в изящную туфлю с высоким каблуком, и, примерившись, ударила меня по лицу. Раз, другой, третий…
Я услышал, как хрустит ломаемый нос, увидел, как в воздух взмывают кровавые капли; кровь блестела и на остром каблуке. Очередной выпад пришёлся на глаз, и я наполовину ослеп. По щеке потекла густая слизь.
Нарцкулла остервенело колотила меня, пока не выдохлась. Напоследок она наступила мне на грудь, вонзив каблук в солнечное сплетение.
— Так-то лучше. Усвоил, что нельзя показывать норов? Я тебя воспитаю, правильно воспитаю, ты мне ладони лизать будешь… Но сначала — рабская формация. Никуда не уходи, малыш. Я скоро вернусь.
Она захихикала и, саданув меня по уху, ушла. С каменным шорохом стена за ней закрылась, и путы пропали.
Я тотчас перевернулся на бок и закашлялся, выплёвывая осколки зубов и кровавую слизь. В лёгкие ворвался затхлый воздух: всё то время, пока Нарцкулла отыгрывалась на мне, я не дышал. Будь я человеком, давно потерял бы сознание от недостатка воздуха. Каждая клетка тела кричала о боли.
Но хуже боли жгло унижение. Я не справился с полоумной бабкой, которая вознамерилась отнять мою свободу. Но по крайней мере, она не смогла подчинить меня. А значит, надежда есть.
Я убью её.
Изнутри эхом донеслась парная мысль.
Я сожру её.
Я сменил форму на безликого и обратно. Побои, оставленные Нарцкуллой, исчезли, точно их никогда не было. Выбитый глаз вернулся на законное место, а смятый в лепёшку нос распрямился.
До чего удобная вещь эта регенерация.
Радуясь отсутствию боли и ран, я не сразу заметил, что кровавая лужа подо мной превратилась в однородную червивую массу. Я прикоснулся к ней; твари были мертвы.
Для пробы я вырвал с головы клок рыжих волос и засёк время. Они превратились в червей минуты через полторы. Потом я перекинулся в монстра и обратно в мальчишку.
Волосы отросли.
То есть восстановление касалось не только чего-то существенного. Я возвращался в исходное состояние целиком.
Но за регенерацию приходилось платить. Вскоре я ощутил укол голода, который утолил, погрузившись в медитацию и впитав душу тушканчика. Жаль, что этого не получалось сделать простым желанием — нужно было непременно сосредоточиться и погрузиться в пустоту, а затем коснуться нити, чтобы поглотить её.
Я подозревал, что Нарцкулла может следить за мной через зеркало, так что сгрёб сено в самый дальний угол и на всякий случай отвернулся к стене.
Настало время очередных экспериментов.
Для начала я проверил, получится ли превратить руку Каттая в щупальца безликого. Они заканчивались костяными наростами, которыми при толике удачи вполне можно, подгадав момент, пробить горло ведьме.
Этого вряд ли хватит, чтобы прикончить её. Но приём полезный.
Увы, вместо правильной лапы с тремя щупальцами выходило только одно. От него по телу распространялась дрожь, побуждая либо перекинуться в монстра, либо остаться полностью человеком.
Насчёт этого я не переживал: ещё научусь. Сильнее беспокоило паршивое тело мальчишки. Если любые изменения будут теряться при перекидывании, я навечно застряну в тощем, изнурённом сопляке.
Одна мысль грела душу: что, если стандартный облик можно улучшать при должном контроле?