Но для начала дорога загибается вправо и ныряет вниз.
Слева открывается мощное промышленное сооружение из темно-красного кирпича с высоченной трубой. Кажется, фабрика, а не завод. Хотя непонятно, почему. В любом случае, предприятие давно закрылось.
Спускаемся вдоль кирпичного забора с декоративными башенками и выбираемся к мосту, похожему на тот, что мы видели на въезде. На другом конце, на обочине, опять стоит указатель, но табличка развернута не в нашу сторону. Проходим и оглядываемся. Надпись та же: «Надоль», но с пририсованным знаком вопроса.
Дальше дорога карабкается на подъем, круто заворачивающий влево. На самом верху образует некую площадь на берегу лягушачьей заводи, обогнув которую, берет вправо и переходит в улочку с деревенскими избами.
Несмотря на крайнее свое местоположение, площадь, видимо, центральная, потому что, наверняка, единственная. Справа, прямо перед затянутым ряской прудом, имеет быть очень странный дом, каких видеть нам еще не доводилось. Сам по себе дом-то достаточно обычен, может, чуть просторнее, чем большинство, да в ограде две собачьи будки вместо одной, но в пробитую крышу ему вставлен огромный золоченый крест на растяжках. Все-таки нашли куда его приспособить.
На левой стороне площади располагается строение попроще, павильонного типа, но тоже не без изыска. Обнесенное сплошным шиферным забором, крашенным в ярко синий цвет. К закрытым воротам приколочен какой-то пластиковый лист, на котором старательно выведено: «Торговый центр ХАРИНО».
По канону в лавках продается оружие, броня, зелья и, случается, магия. Сюда же сбываются трофеи.
Толкаем створку. Отходит она без скрипа, но с заполошным звякобряком из павильона, куда, через просверленную в стене дырку, от ворот тянется шнур.
В окне рукописный плакат:
ПЕЙ АКТИМЕД И НЕ КАШЛЯЙ!
Реклама, однако.
Входим внутрь. Над головой опять взбрякивает своим содержимым пляшущая на веревочке ржавая банка. Из-за прилавка, положив мясистые руки на стойку, в упор смотрит мужик с круглой лоснящейся мордой.
– С ранья невтерпеж? – приветствует он нас вопросом.
Если это по поводу заехать ему в просящее рыло кирпичом, то пока вроде бы не за что. Посему в качестве ответа неопределенно пожимаем плечами и начинаем оглядывать товары.
Их, откровенно сказать, не в изобилии.
За стойкой в углу на пластмассовых плечиках весит брезентуха повседневной носки. На самодельной этикетке так и указано: «Роба». Ниже накарябана цифра 3. То ли цена, то ли наличное количество экземпляров.
На полке выставленные в ряд бутылки и табличка: «Актимед 1». Видимо все-таки, цифры относятся к цене, потому как бутылок с целый десяток.
Под стеклом витрины небольшая стопка брошюр с названием: «Спасем братьев наших меньших». Ценник тоже не затейлив: «Бумага 2».
– Деньги тут у вас где берут? – спрашиваем кругломордого.
– Нигде не берут, свои имеют, – отрезает он и опускает правую руку под прилавок. Там что-то гремит, возможно, нащупанный топор.
Дабы успокоить хозяина, отворачиваемся.
Вот это да!
В угловом застекленном шкафу стоит двуручный меч ростом нам под подбородок и шириною в ладонь, если класть ее поперек клинка.
С этим-то ратоборным мечом на плече и представляется былинный богатырь, возвращающийся из похода к басурманскому становищу.
– Много ль накосил Илюша? – шутливо спрашивают работающие в поле сельчане.
– Да я их косил, а не считал, – благодушно отвечает добрый молодец.
Нам таким махать, пожалуй, не под силу.
– Почем кладенец? – поворачиваемся к хозяину.
– Не про тебя вещь, – еще больше расплывается тот мордой. – Тыщу услов кузнецу и сто заведению.
Цены тут, значит, меряют в услах. Ладно, не в уях.
В сопровождении двойного звукобряка выходим на харинскую площадь.
Касаемся пальцем ландшафтного символа на интерфейсе навигатора. Направление на терминал западное. В поперечный проулок прямо по ходу нашего движения. Туда и устремляемся по вихляющей тропке.
Через пару домов проулок обрывается, выходя в чистое поле. На отшибе слева дощатое строение без забора и огорода. Справа на обочине очередной столбик, но на этот раз в самом деле с указателем. На табличке нарисована стрелка вверх, рядом с ней написано: «Нарынок». Почему-то слитно. Возможно, устойчивое сочетание перешло здесь в разряд наречий.
– Сынок, – раздается слева, – наконец-то, я тебя дождалась.
В окно последнего домика выглядывает старушка и призывно машет сухонькой ручкой.
– Меня? – удивляемся, приблизившись.
– Тебя, тебя, кого ж еще,– тараторит она, – здесь никто и не ходит уже.
– А что на рынок больше никому не нужно?
– Да нету там рынка давно, как харю нагнали, так и кончился.
– Какую харю?
– Чи к лабазнику по пути не заглядывал?
– В торговый центр-то? Заглядывал.
– Лико евонное видал? За три дни не описаешь.
Старушонка мелко хихикает.
Так, этимология понятна. Харю, получается, и саму положено с заглавной буквы. С большой, то бишь.
– Меня-то чего ждала?
– Да плоха я стала, ноги совсем не ходють. Надо бы лекарю показаться.
– И что, на горбу тебя нести?
– Да зачем? Каталка ж у меня имеется. Прям за домом и стоит.
Заглядываем за угол. Действительно, к стене прислонена опрокинутая тачка об одном колесе. Переворачиваем, выкатываем. Транспортное средство не тяжело, но до визга скрипуче.
– Есть чем смазать? Солидол, например.
– Откуда, чи я тележникова вдовица?
– А чья ты вдовица?
– Лесникова. Погодь, может, змеиным ядом?
– Лучше пиявки, или уж сразу припарки.
– Ну, а барсучий жир пойдет? Я им тоже колени мажу.
– Пойти-то пойдет, но будет ли с того прок, так сразу и не скажешь. Пробовать надо.
Она полускрывается, шарит где-то внизу, вероятно, под кроватью, и вытаскивает темно-коричневую баночку.
Откупориваем, выковыриваем палочкой и напихиваем во втулку. Крутим колесо взад-вперед. Немного покочевряжившись, оно перестает визжать и даже смягчает ход.
– Подложить найдешь чего?
– А как же, – протягивает она приготовленное стеганое одеяльце.
Расстилаем и вздыхаем:
– Ну, карета подана, пожалте во дворец, принц уже заждался.
– Хи-хи-хи, – заливается лесникова вдовица, – прынц!
Подходим к окошку вплотную, она уцепляется нам за шею, подхватываем и легко вытаскиваем. Усаживаем в карету.
– Куда править-то?
Она поднимает руку и роняет ее вперед.
– В амбулаторию.
Едем обратно. Выезжаем на площадь. Двери харинового заведения теперь широко распахнуты.
– С ассортиментом-то у Хари не богато, – заводим разговор.
– Да он все больше на заказ торгует. Чего попросят, то и выискивает, пока не найдет. Вишь крест на молельном доме? Харя и привез откуда-то.
– На телеге привез?
– На ней, на ней, – подтверждает она.
– А ты чем живешь?
– Скорнячу понемногу. Из тех шкур, что от мужа остались. Так все и кличут скорнячихой.
– И чего скорнячишь?
– Да в последнее время больше даже и не скорнячу, а кожевничаю. Портупеи в перехлест, у городошных на них спрос.
– Городошные, это кто такие? – спрашиваем.
– Ну, те, что в городке живут, там где рынок был.
– А зачем им портупеи?
– Ну, рынок-то потом был. А сначала военный городок. Они там и маршировали, и жили, пока все не развалилось. А портупеи как память.
– А давно военные были?
– Тут непонятно, я-то не помню, мне прабабка рассказывала. А Харя так сам там служил.
– Сколько ж ему лет, получается?
– Ничего не получается, он раза в три меня моложе. Говорю ж, непонятно. Речи у нас об этом заводить не принято.
Скорнячиха принимается вертеть головой по сторонам.
Из ворот молельного дома выходит волосатый мужик в темной юбке. Наверное, подрясник. И глядя на нас, затягивает нараспев: